Страна Лавкрафта - Мэтт Рафф Страница 5

– И что? – безрадостно откликнулся Аттикус.

В голосе отца звучали одновременно злоба и удовольствие – наверняка откопал что-то очень неприятное, специально, чтобы расстроить сына.

– Он еще и поэт, оказывается. Не Лэнгстон Хьюз ^[8], конечно, тем не менее… Вот, почитай.

Отец вручил Аттикусу стопку печатных листов, которые напоминали дешевую пародию на запретные тексты из произведений Лавкрафта. Это был какой-то любительский литературный журнал, размноженный на древнем ротаторе и переплетенный в два заляпанных листа картона. Хотя титульная страница отсутствовала, судя по наклейке на обложке, экземпляр был отпечатан в Провиденсе в 1912 году. Как журнал попал в чикагскую библиотеку – загадка, но раз он и впрямь существовал, то неудивительно, что отец смог его разыскать. У него прямо нюх на такие вещи.

Нужную страницу отец заложил библиотечной карточкой. Аттикус перелистнул. Там были напечатаны два юмористических четверостишия за авторством Говарда Филлипса Лавкрафта.

Стихотворение называлось «На сотворение негров» ^[9].

«Порой они ранят меня в самое сердце…» – еще как.

Появился Джордж и принес кофе.

– Перебираешь старых знакомых?

– Ага. – Аттикус вернул книгу на место и принял из рук Джорджа чашку. – Спасибо.

Они сели на диван, и Аттикус вдруг почувствовал, как на самом деле устал.

– Ну, что там во Флориде?

– Сегрегация, – ответил Аттикус и сразу подумал, что выбрал неподходящее слово: то же самое можно было сказать про что угодно, хоть про Чикаго.

Но Джордж понял.

– Так и знал, что на Юге тебе не понравится, просто не ожидал, что ты так скоро оттуда уедешь. Думал, до конца лета протянешь.

– Я тоже так думал. И вообще, собирался потом в Калифорнию… а потом получил вот это.

Он протянул Джорджу отцовское письмо.

Дядя узнал почерк на конверте.

– Да-да-да, Монтроуз спрашивал твой почтовый адрес.

– Не говорил, зачем?

Джордж засмеялся.

– Ну ты даешь. Чтобы он да признался, что хочет тебе написать? Просто попросил твой адрес – «на всякий случай». Пока тебя не было, постоянно выпытывал у меня, где ты да как ты, но признаться, что он и вправду беспокоится, – упаси боже. Так, посреди разговора, словно невзначай спросит: «О, и раз уж зашла речь, про нашего парня ничего не слышно?»

– «Нашего парня»? Серьезно? – скривился Аттикус.

– А ты как хотел? Называй он тебя по имени, все бы поняли, что ему и правда не все равно. Для него и «наш парень» – большой шаг вперед. В первый год, когда тебя перебросили в Корею, он даже этого не спрашивал. Придет, бывало, к нам на ужин и ждет, пока я что-нибудь не расскажу. Если я вдруг молчу, сам не спрашивает, но и не уходит. Так и сидит – до десяти, до одиннадцати, до полуночи, если совсем уж прижмет. Волей-неволей приходилось переводить разговор на тебя. Прямо безумие какое-то. – Джордж покачал головой. – И о чем он там пишет?

– О маме. Пишет, что узнал, откуда она родом.

– Надо же, все никак не угомонится?

Дора, мама Аттикуса, родилась вне брака, братьев и сестер у нее не было. Отца она не знала, а мать запрещала о нем даже упоминать. Родные от матери отреклись, поэтому она редко про них вспоминала, и в итоге о родственниках с материнской стороны Доре тоже мало что было известно: только то, что они жили в Бруклине, а до этого – где-то в Новой Англии.

Монтроуз же знал своих предков до пятого колена, поэтому поклялся раскопать все, что можно, о семействе Доры. Поначалу, в период ухаживания, он задумывал это как доказательство любви; к рождению Аттикуса расследование стало личной одержимостью – и очередным поводом для ссор.

Аттикус помнил, как в детстве, лежа в постели, слушал родительские перебранки.

– Как это ты не хочешь знать? – говорил отец. – Твои корни – часть тебя самой. Как вообще можно жить без этого?

– Я знаю, что бывает, когда слишком копаешься в прошлом, – отвечала мама. – Ничего хорошего. Так зачем мне все это? Разве от знания бывает счастье?

– При чем тут счастье? Я говорю о внутренней гармонии. Это твое право… твой долг.

– Я не хочу. Забудь об этом, прошу.

Дора умерла, когда Аттикусу было семнадцать. В день похорон он видел, как отец копался в ее шкатулке. Монтроуз достал оттуда фотографию родителей матери Доры – единственный снимок, который у нее сохранился, – и вытащил из рамки, чтобы посмотреть, нет ли на обороте какой-нибудь подписи, какой-нибудь зацепки.

Он явно не ожидал, что Аттикус выхватит фотографию у него из рук.

– Положи! Забудь! Она ведь просила!

Монтроуз сперва оторопел, но быстро пришел в себя, причем ярости в нем было куда больше, чем у сына. От удара Аттикус упал на пол, а отец навис над ним и, весь багровый от гнева, проорал:

– Никогда – слышишь? – никогда не указывай мне, что делать!

– Угомонится он, как же, – ответил Аттикус на вопрос Джорджа. – Поэтому и хочу спросить… Ты говоришь, что он как-то странно себя ведет. Как ты думаешь, не свихнулся ли он? – И Аттикус зачитал вслух отрывок из письма, местами с трудом разбирая отцовский почерк: – «Я знаю, что ты, как и твоя мать, думаешь, будто пришлое – прошлое! – можно забыть. Нет. Это не так. Прошлое живое суш… живое существо, и оно твар… твое. После долгих поисков мне удалось найти кое-что проро… пра… про родителей твоей матери. Пришло время тебе стать последни… наследником и вернуть то, что тебе прочита… причитается по праву рождения».

– Стать наследником? – переспросил Джордж. – Это что, вроде завещания?

– Он не говорит прямо. Только то, что все как-то связано с тем местом, откуда якобы родом мамины предки. Дальше он пишет, мол, приезжай, и мы вместе отправимся туда, чтобы потребовать «причитающееся мне по праву».

– На записки сумасшедшего не похоже. Чересчур пафосно, не без этого, но…

– Я даже не про историю с наследством, а про место, куда он хочет, чтобы мы отправились. Это «страна Лавкрафта».

Джордж непонимающе воззрился на племянника.

– Аркхем, – сказал Аттикус. – Он пишет, что предки мамы родом из Аркхема, штат Массачусетс.