Белый крест - Наталья Иртенина Страница 5

Однако сказывалось отсутствие опыта. Не было того особого нюха, тренируемого годами практики, который подсказывал возможное решение загадки еще до того, как полностью высвечивались ее очертания. Мурманцеву не хватало информации.

И это напряжение в затылке… Что-то тяжелое давило на него в доме лодочника. Что-то здесь было не так.

Мурманцев подошел к завешенному красному углу и отдернул цветастую шторку. Впечатление резкое, внезапное, неприятное. Киот был пуст — без единой иконы. По неуместному здесь слою пыли Мурманцев определил, что убрали иконы не меньше месяца назад. «Эге, — сказал он себе. — А вот и ваше лихо, Павел Сергеич».

Он задернул шторку и вышел из дома. Постоял на крыльце. Прошелся взглядом по грядкам и деревьям. Внимание привлекли какие-то деревяшки позади собачьей будки. Он опустился перед ними на корточки, перевернул, уже зная, что увидит.

Изрезанные чем-то тупым домашние иконы. Мурманцев почувствовал отвращение. С самого начала он подозревал нечто в этом роде, но не предполагал, что безумие человеческое настолько сильно бьет по нервам. Он собрал останки икон и унес их от будки. Сложил на земле горкой, вернулся в дом, принес масло и спички. Огонь вспыхнул весело и тут же затрещал, посыпал искрами.

На улице его ждала машина с открытым верхом. Шофер любезничал с голоногой девкой у противоположного забора. Девка прыскала в кулак и украдкой взглядывала вдоль улицы. Заметив Мурманцева, низко наклонила голову и заспешила прочь. Парень в униформе и фуражке, из-под которой выбивались нестриженые кудри, вернулся к машине, сел за руль.

— Куда прикажете, барин?

Мурманцев посмотрел еще раз на дом, снова зацепил взглядом сквозь штакетник собачью будку. Пса в ней не было, сбежал или забрали добрые люди. На дорогу с ветки упало подгнившее яблоко и укатилось Мурманцеву под ноги.

— В крестьянский госпиталь.

Он сел в машину.

— Знал ли ты лодочника?

— Тут, барин, все знаются друг с дружкой. На то и деревня.

— Что говорят про него?

— Да много говорят. Что с нечистым стакнулся. Что детей и жену отдал ему за сундук с золотом. А еще говорят, что вызнал у ведьмы городской, как дух вызывать, и разговаривал с удавленником в Чертовом логове. Ну, с тем, который сундук зарыл.

— Чертово логово — это тот лесок с призраками?

— Он самый, — кивнул шофер. — Еще врут, будто видели Ваньку ночью. Будто вез на тележке домой ларь здоровый. Да я не верю в это. В сундук откопанный не верю.

— Почему?

Шофер помолчал, прежде чем ответить.

— Если что и было там закопано, давно в преисподню ушло. Еще когда барона того повесили, тогда и ушло. За ним следом, значит. Колдун был знатный этот черный барон. Слыхали, наверно, барин? Говаривали, он каждое воскресенье обедал зажаренными младенцами. А золото свое делал из их крови. Теперь сундук с этим золотом в аду у него на шее висит. Не разогнуться аспиду, кровь христианская не дает. А чертям так даже веселее баловать с ним.

Машина выехала из деревни. Дорога вела через сенокосное поле к холму чуть вдалеке. Пригорок венчало двухкорпусное трехэтажное здание со стоянкой для машин «Быстрой помощи». Народная больница обслуживала крестьян и наемных рабочих со всей сельской округи — из пяти деревень господина Лутовкина и еще трех-четырех, принадлежавших другим помещикам, победнее.

— Загубил Ванька малых своих ни за что, — заговорил снова шофер. — И сам неотпетый в землю теперь ляжет. А все через барона-душегуба. Длинные у него руки, видно, были, раз из пекла доставать может до живых. Приехали, барин. Вот она, больничка…

На широкой кровати мальчик казался соломинкой. Исхудавший, с серой кожей, огромными тусклыми глазами и сухими вспухшими губами. Доктор в архаичном пенсне витиевато объяснил Мурманцеву что-то насчет разрушенного обмена веществ и призрачного шанса на выздоровление. Ребенок был истощен и обезвожен. Священник уже соборовал и причастил его.

Мурманцев попросил оставить его наедине с мальчиком. Пододвинул к постели стул и сел. Ребенок безучастно мазнул по нему не сфокусированным взглядом. Мурманцев наклонился и сказал тихо:

— Малыш, ты можешь помочь мне. В доме твоего отца произошло что-то странное. Мне нужно понять что.

— Валька разбился, — едва ворочая распухшим языком, прошептал мальчик. — Мамка померла. Батя меня… побил.

— За что он тебя побил?

— Я Степку искал, собаку. Думал, в будке. А там не было. Убежал. Веревку сгрыз. — Он говорил медленно, хрипло, язык не столько помогал, сколько мешал. — Я сунул руку. А там такая штука. Будто ножик. Каменный. Батька увидел, стал ругаться. Отобрал и побил. Я испугался. Он иконы резать стал. Этой штукой. Мамка плакала. А он и ее побил. Сказал, что убьет. Чтобы не трогала иконы.

— Когда это было?

— Валька еще не помер когда.

— А после того ты видел эту вещь?

— Не. Батя спрятал.

— Можешь сказать куда?

Мальчик долго думал, закрыв глаза.

— Подоконник. Там мамка раньше деньги держала. Батя доставал оттуда что-то. Я видел.

— Хорошо, малыш. Ты очень помог мне. — Мурманцев поднялся.

— Дядя, — позвал ребенок. — А я скоро умру?

— Нет, малыш. Ты не умрешь.

Он вернулся к машине.

— Гони обратно, — велел шоферу. — К дому лодочника. Быстрее.

Машина рванула с места. Мурманцев в нетерпении барабанил пальцами по дверке, выбивая венгерский танец Брамса.

Складывалась интересная мозаика. Нехорошее место в лесу. Пропавший сундук с сокровищами. (А вот зачем удирающему за границу черному барону, ближайшему советнику царя-отступника, понадобилось прятать в землю золото? Не надеялся довезти или, наоборот, надеялся еще вернуться? Загадочная история.) Каменный нож, которым обезумевший лодочник осквернил образа.

Не раскопал ли Плоткин древнее капище, где какое-нибудь дремучее угрское племя приносило жертвы своим богам?

«Кабриолет» влетел в деревню, оставляя за собой кильватерную струю оседающей пыли. Брызнули в стороны испуганные бабы с вилами на плечах. Мужик на телеге едва успел прижать лошадь к обочине.

— Н-но, окаянная! — послышался сзади злой окрик. — Пшла, чего встала!

Два поворота, колодец с журавлем, сельская лавка, и они на месте.

…Утверди шаги мои на путях Твоих, да не колеблются стопы мои. К Тебе взываю я, ибо Ты услышишь меня, Боже… Обнажи меч и прегради путь преследующим меня; скажи душе моей: «Я — спасение твое!»…

Перекрестившись, Мурманцев спрыгнул в пыль дороги. Гнилое яблоко все еще лежало перед калиткой — колесом автомобиля раздавленное в грязную мокрую лепешку.

Ребенок не сказал, в каком подоконнике был устроен тайник. Чутье повело к тому, что возле красного угла в главной комнате. Цветущая герань в горшках липко пахла горечью. Мурманцев провел рукой снизу, над батареей отопления. Пальцы попали в длинную щель между стенкой и деревянной плиткой подоконника. Труха, пыль, паутина. Сверток. Туго втиснутый в щель, завернутый в тряпку предмет. Мурманцев вытащил его и перенес на стол. Развернул.