Мой друг бессмертный - Анна Гурова Страница 5

В студии было еще много всего. Например, краденая трамвайная печка — источник пожарной опасности. Полкомнаты загромождали колонки в рост человека, как работающие, так и нет, — бас-гитарист Нафаня, как натуральный хомяк, тащил в гнездо все, что сгодится в хозяйстве. Он так рассуждал: на халяву и уксус сладкий, а если не работает, можно и починить. Некоторые колонки играли, на других сидели, на третьи ставили чайник — тоже польза. Нафаня, долговязый юноша неопределенных студенческих лет, как раз сидел, пил чай и курил нечто отвратительное, специально, чтобы побесить вокалиста. Рэндом, вокалист, в наушниках и с гитарой сидел на другом комплекте колонок, повернувшись к Нафане спиной. Его глаза были закрыты, длинные черные волосы падали на худое, чисто британское лицо, пальцы бегали по струнам, извлекая мелодичные и не очень созвучия. Губы Рэндома беззвучно шевелились. Не то гитару настраивал, не то новое сочинял. Рэндом был застенчивый и привередливый, пока не выйдет на сцену. Там он впадал в транс, но не всегда, а только когда в ударе. Когда Рэндом бывал в ударе, его товарищи по группе любовались им и мечтали, как однажды раскрутятся и станут богатыми и знаменитыми. А когда нет, то просто играли в свое удовольствие.

На полу напротив Рэндома кучей лежали куртки участников группы. На куртках с ногами сидела Вероничка, смотрела на Рэндома влюбленными шоколадными глазами и ждала, когда он запоет. Вероничка — сама она просила называть ее Ники — не была в группе. Она училась в восьмом классе, дружила с Нафаней, сохла по Рэндому и мечтала научиться играть на бас-гитаре. Нафаня представлял ее соседям по Леннаучфильму так: «А это моя малолетняя фанатка». Соседи понимающе ухмылялись, и их уважение к Нафане возрастало. Вероничка была маленькая, большеглазая, коротко и криво стриженная, поскольку подстриглась сама в знак протеста против тирании бабушки. Рэндом к влюбленной школьнице под боком относился несколько настороженно. Но не гонял. Как и Михалыч — ударник, почтенный отец семейства лет двадцати восьми, который смотрел на Ники примерно как на домашнюю мышь. Пусть будет, раз уж завелась…

Рэндом открыл прозрачные голубые глаза и взял аккорд. Вероничка встрепенулась.

— Спой ту, про автокатастрофу, — умильно попросила она. — Как тот парень лежит на дороге, умирает, а над ним солнце заходит…

— А, «Последний закат». — Рэндом закатил глаза, подумал и сказал: — Не хочу. Не то настроение.

И снова взял аккорд, мажорный. Широко распахнул глаза, вздохнул…

— Ну, решили наконец, как младенца назовете? — громко спросил Нафаня, обращаясь к Михалычу. Рэндом закрыл рот, поднял голову и укоризненно покосился на бас-гитариста.

Упитанный, бритый наголо Михалыч оторвался от барабанной установки, которую как раз монтировал:

— Решили.

— И как?

— Елпифидором.

Нафаня заржал.

— Че, правда?!

— Неправда, — невозмутимо пробасил Михалыч. — Ну извини, достали уже. По двадцать раз на дню спрашивают. Нет, еще не решили.

— У однокашника сын родился, — начал Нафаня, закуривая новую сигарету. — Спрашиваю его: как назвали-то младенца? Он говорит — Семен Семеныч. Я обалдел. Сам-то он — Колян. Это как, говорю — Семеныч? А он: ты не понял — это имя такое, из двух слов.

Нафаня захохотал, выпустил облако дыма. Михалыч сдержанно улыбнулся. На куртках с опозданием захихикала Вероничка. Рэндом брезгливо посмотрел на Нафаню с сигаретой в зубах и капризно сказал:

— Нафаня, хорош смолить. Я не могу петь в дыму.

— Я сейчас открою форточку, — подскочила Ники.

— Лучше пусть катится в коридор. Нафаня, что за говно ты куришь?

— Безникотиновые сигареты «Муравушка», — гордо сказал Нафаня. — Для бросающих курить. Там вместо табака анаша.

— Да неужто? — проявил интерес Михалыч.

— Нет, просто какое-то сено. Но эффект такой же. Выкуришь пачку — и башню сносит напрочь.

Ники влезла на подоконник и с усилием распахнула форточку. В студию сразу полетели снежинки и повеяло морозом. Ники высунула голову в форточку.

— Смотрите! — воскликнула она. — Полнолуние!

— Ники, закрой, — с кислой миной проговорил Рэндом. — Сейчас мы тут вымерзнем. И так сеть на пределе…

— Да, — кивнул Михалыч. — Нафаня, вали в коридор со своим сеном. Или открой дверь, пусть сквозняком кумар отсюда вытянет.

— Да ты че? — возмутился Нафаня. — Учуют, подумают, что «трава», со всего этажа сбегутся. И так уже соседи приходили, типа, за спичками, раза четыре.

— Ничего им не давай! Гони всех!

— А я песню сочинила, — заявила Ники, осторожно вытаскивая из форточки голову. — Прямо сейчас.

Рэндом и Михалыч скорчили одинаково пренебрежительные рожи. Нафаня удержался.

— Круто! — вежливо сказал он. — Валяй!

— Только в ней еще мелодии нет, — застенчиво сказала Ники. — И слов тоже. Я могу пересказать общий смысл. Про солнечное затмение. Можно?

— Можно, — уныло позволил Рэндом, отложил гитару и потянулся за чайником.

Глядя в темное окно, Ники нараспев, с подвываниями, завела речитативом:

— Однажды я взглянула на солнце и вижу — оно стало черным. Солнце открывает свой зрачок и видит меня. Мы смотрим друг на друга. Оно хочет со мной говорить… Я отвечаю ему: я тебя слушаю. И солнце начинает петь. Оно поет на древнем неизвестном языке. На этом языке люди никогда не говорили, это язык богов. Голос солнца смертельно опасен… Из его зрачка исходит невидимый свет. Оно поет и убивает, но не слушать его невозможно…

Ники говорила все тише и тише, пока не замолчала совсем. Потом сморгнула и, неловко потоптавшись на подоконнике, слезла на пол. Несколько секунд в студии все молчали.

— А дальше? — спросил Нафаня

— Дальше я испугалась, — сказала Ники. — И в тот же миг солнце замолчало, закрыло свой зрачок и перестало быть черным. Стало обычным.

Все дружно посмотрели в окно.

— А ничего, — сказал Рэндом. — Что-то в этом есть… какая-то шиза. Можно попробовать сделать песню.

— Это не шиза, — возразила Ники. — Это правда. Так все и было. Я шла из школы, случайно глянула через левое плечо, а солнце — черное…

— И разговаривает, — ухмыляясь, подхватил Нафаня.

— Не разговаривает, а поет!

— Да это не ее тема, — заявил Михалыч. — Это она переврала «Сплин», у них что-то такое есть, сейчас вспомню…

— Я сама сочинила! Дураки! — свирепо крикнула Ники. — Ничего вы не понимаете!

Музыканты разразились хохотом. Ники в гневе, грозная, как вставший на дыбы бурундук, очень их веселила.

— Ники, сколько тебе лет? — отсмеявшись, спросил Нафаня.

— Мне? Скоро четырнадцать, — ответила Ники, мрачно сверкнув на него глазами.