Синие линзы и другие рассказы - Дафна дю Морье Страница 47

У рондийцев таких стремлений не было. В их истории уже случился один великий потоп, в котором погибли их предки. Быть может, когда-нибудь Рондаквивир снова выйдет из берегов и смоет их с лица земли, но пока не наступил черный час, будем жить, и плясать, и мечтать. Будем бить острогой рыбу, играющую в волнах Рондаквивира, прыгать через водопады на склонах Рондерхофа, собирать золотые цветки ровлвулы, давить босыми ногами ароматные лепестки и сочный виноград, сеять и жать, пасти коров и овец – и да пребудет с нами отеческая любовь и забота вечно молодого государя, который, умирая, рождается вновь. Примерно это проповедовал Ольдо, но рондийский плохо поддается переводу: он не похож на прочие европейские языки – настолько он самобытен.

За века, минувшие после потопа, жизнь в Ронде почти не изменилась. Один эрцгерцог сменял другого, и никто не знал точного возраста государя и его престолонаследника. Рано или поздно страну облетала молва о том, что монарх занедужил или с ним случилась какая-то беда; никакой тайны из этого не делалось: чему быть, того не миновать. Наставал день – и на дворцовых воротах появлялось официальное сообщение: эрцгерцог умер – да здравствует эрцгерцог! Так происходила смена правителей. Можете, если угодно, считать это религией. Теософы утверждают, что это и было религией и что эрцгерцог воспринимался как символ весны, обновления природы. Религия или просто живучая традиция – сути дела это не меняет, и рондийцев такое положение вещей вполне устраивало. Они одобряли монарший обычай передавать преемнику тайну вечной молодости, им нравился его юный облик, его белоснежный мундир, сверкающие клинки и выправка дворцовой гвардии.

Государь никогда не мешал своим подданным радоваться жизни, да и вообще в их жизнь не вмешивался. Если землю исправно пашут, урожай собирают и еды в стране достаточно, чтобы народ был сыт, – запросы у людей скромные, а рыбы, дичи, овощей и фруктов хватит на всех, – то новые законы не особенно нужны. Правда, закон о браке традиционно соблюдался ввиду его очевидной пользы – никто и не думал его нарушать. Кому пришло бы в голову взять в жены чужестранку, когда можно жениться на рондийке? И какая женщина рискнула бы дать жизнь ребенку, который мог бы, чего доброго, унаследовать нескладную фигуру и дряблую кожу заезжего иностранца?

Мне могут возразить, что рондийцы вступали в близкородственные браки, что в крошечной стране размером с Корнуолл все население состояло друг с другом в родстве. Да, с этим не поспоришь. Для тех, кто хорошо знал прежний рондийский уклад, совершенно очевидно: не предавая сей факт широкой огласке, братья и сестры нередко сочетались браком. На физическое здоровье это влияло скорее положительно, да и здоровью душевному тоже, судя по всему, не вредило. Умственно отсталые дети в Ронде рождались крайне редко. Однако изучавшие эту проблему историки пришли к выводу, что браки между кровными родственниками сыграли главную роль в развитии таких специфически рондийских черт личности, как полное отсутствие амбиций, ленивое благодушие и неприятие войны.

Зачем воевать, вопрошал Ольдо, если нам не надо чужого? Зачем воровать, если мой кошелек полон денег? Зачем покушаться на честь чужестранки, если сестра моя – супруга моя? Подобные умонастроения могут шокировать – и на деле шокировали многих туристов, оказавшихся в стране столь откровенно чувственной, столь свободной от всяких моральных устоев; но сколько бы турист ни брюзжал, сколько бы ни возмущался, рано или поздно он и сам подпадал под чары рондийской вседозволенности. Перед красотой невозможно устоять. К концу каникул такой турист, подкрепив силы водой из источников, сам вливался в ряды новообращенных – всех тех, кто открыл в Ронде неведомое прежде отношение к жизни: быть гедонистом, не будучи эгоистом, и превыше всего ставить гармонию души и тела.

Вот тут-то и крылась трагедия. Так уж устроен западный человек, что он не может просто жить и радоваться. Для него это непростительный грех. Ему необходимо вечно стремиться к какой-нибудь недосягаемой цели, будь то материальный достаток, поиски более совершенного бога – или создание нового оружия, которое обеспечит ему власть над миром. Чем шире круг его знаний, тем неуемнее и алчнее он становится, тем чаще его возмущает тот порядок вещей, согласно которому всё – и он сам – произошло из праха и в прах возвратится, тем сильнее его тянет усовершенствовать и заодно поработить своих собратьев. Отрава недовольства в конце концов, увы, просочилась и в Ронду; начало этому положили контакты с внешним миром, но привиться на местной почве и разрастись до масштабов эпидемии губительной заразе помогли двое вождей рондийской революции – Марко и Грандос.

Вы спрашиваете, что сделало их революционерами? Рондийцы и до них ездили за границу и возвращались в целости и сохранности. Почему же у этих двоих возникло непреодолимое желание покончить с прежней Рондой, которая на протяжении семи веков оставалась практически неизменной?

За ответом далеко ходить не нужно. Марко, как царь Эдип, родился увечным, с вывернутой стопой, и с детства затаил обиду на отца и мать. Он не мог простить им того, что они произвели на свет не красавца, а жалкого калеку. Если ребенок не может простить родителей, он не простит и вскормившую его страну. Его стало обуревать желание искалечить собственную родину – пусть узнает, каково быть увечным!

Второй вождь, Грандос, родился алчным. По слухам, он был не чистокровный рондиец: якобы его мать в недобрый час спуталась с каким-то заморским гостем, который потом во всеуслышанье похвалялся своей победой. Так это или нет, Грандос явно унаследовал от родителя страсть к стяжательству и редкую сметливость. В школе – все рондийцы, кроме отпрысков правящей династии, получали одинаковое образование – Грандос всегда был первым учеником. Нередко он знал ответ раньше учителя. И он стал заноситься. Если школьник знает больше наставника, то ему и государь не указ и он начинает ставить себя выше общества, к которому принадлежит.

Мальчики подружились, а повзрослев, вместе отправились за границу и объехали всю Европу. Когда через полгода они вернулись домой, сидевшее в них зерно недовольства, о котором прежде они лишь смутно догадывались, уже созрело и готово было прорасти. Грандос посвятил себя добыче и переработке рыбы. Ума ему было не занимать, и он быстро сделал важное открытие: рыба, водившаяся в Рондаквивире, – главное блюдо в рационе рондийцев и признанный деликатес для гурманов, – могла быть использована и для других целей. Ее изогнутый хребет, если распилить его вдоль, по форме идеально подходил для «косточек», которые вставляют в дамские бюстгальтеры, а рыбий жир, растертый в однородную массу и ароматизированный цветками ровлвулы, позволял изготовить косметический крем, способный смягчить и оживить самую загрубелую, морщинистую кожу.

Грандос наладил экспорт новой продукции, постепенно охватив поставками весь западный мир, и вскоре стал самым богатым человеком в Ронде. Даже его соотечественницы, прежде понятия не имевшие о бюстгальтерах и кремах для лица, поддались на посулы рекламы, которую Грандос размещал в газетах, и задумались: может, и правда стоит попробовать? А вдруг с этими нововведениями жить станет лучше и веселее?

Его товарищу промышленное производство было не по нутру. Презрев родительский виноградник, Марко выбрал журналистику и вскоре получил должность редактора «Рондийских ведомостей». Когда-то это была непритязательная газетка, печатавшая новости дня и сообщения об успехах сельского хозяйства и торговли; три раза в неделю газета выходила с приложением о новостях культурной жизни. У рондийцев давно вошло в обычай просматривать газеты во время сиесты – неважно, где они располагались на послеполуденный отдых: под кустом в поле или за столиком в городском кафе. С приходом Марко все изменилось. Новости по-прежнему печатались, но теперь их подавали под определенным углом, с насмешкой над рондийской стариной. Под прицел попадали то дедовский способ давить виноград босыми ногами (камешек в огород родителей Марко), то обычай бить рыбу острогой (от остроги страдали рыбьи хребты, и Грандос терпел убытки), то традиция собирать цветы ровлвулы (еще одна попытка оказать услугу Грандосу – в состав его крема входили истолченные сердцевины цветков, для чего золотую ровлвулу требовалось сперва распотрошить). Марко искренне ратовал за безжалостное обращение с цветами, потому что любил смотреть, как гибнет красота, и еще потому, что это больно ранило старшее поколение рондийцев: по весне жители всегда выходили на сбор благоуханных цветов, которыми они украшали свои жилища, столицу и дворец. Столь невинная и бесхитростная привычка выводила Марко из себя, и он решил раз и навсегда ее искоренить – как и прочие бессмысленные обряды. Грандос действовал с ним заодно, хотя мотивы у него были другие. Сам он не питал к рондийским традициям особой неприязни; просто их отмена отвечала его интересам: с ростом экспортной торговли росло его богатство и власть – теперь он мог заткнуть за пояс любого соседа.