Утеха падали - Дэн Симмонс Страница 40

Старик подался вперед, словно паук; его королевский конь встал перед ферзевой пешкой. В роли коня выступал молодой и сильный парень, вероятно, он в лагере отбыл всего несколько дней. На лице его застыла идиотская улыбка, словно ему нравилась эта кошмарная игра. Будто в ответ на улыбку мальчишки, оберет передвинул своего хрупкого «слона» на тот же квадрат. Теперь я узнал слона, — это был плотник из нашего барака, который поранился два дня тому назад, когда резал доски для постройки сауны охранников. Низкорослый плотник поднял здоровую руку и хлопнул черного «коня» по плечу, как он хлопнул бы своего друга, которого пришел сменить на посту.

Я не видел, откуда мелькнула вспышка. Стреляли с галереи позади меня, но выстрел прозвучал так громко, что я вздрогнул и хотел обернуться. И в это мгновение оберет, как клещами, стиснул мою шею. Улыбка юноши, изображавшего коня, исчезла в красном облачке: от удара пули его череп просто взорвался. «Пешки», стоявшие за ним, в ужасе съежились, но боль заставила их сразу же выпрямиться. Тело «коня» отлетело назад, почти на то же место, откуда он сделал ход. На квадрат белой пешки уже натекла лужа крови. Два эсэсовца выскочили вперед и оттащили труп. Из размозженного черепа брызнули ошметки, запачкав несколько стоявших рядом черных фигур. По залу прокатились крики одобрения «болельщиков».

Старик снова наклонился вперед; его «слон» шагнул по диагонали туда, где находился наш. Черный «слон» слегка дотронулся до перевязанной руки плотника. На этот раз перед выстрелом была небольшая заминка. Пуля ударила нашего «слона» под левую лопатку; коротышка споткнулся, сделав два шага вперед, с секунду постоял, рука его поднялась, словно он хотел почесаться, но тут колени его подломились, и он мешком свалился на плиты. Вперед вышел сержант, приставил к черепу плотника «люгер» и выстрелил один раз, потом оттащил все еще дергающийся труп с «шахматной доски». Игра возобновилась.

Оберет подвинул нашу «королеву» на две клетки вперед. Теперь ее отделял от меня лишь один пустой квадрат; мне было видно, что ногти ее обгрызаны почти до мяса. Это напомнило мне о моей сестре Стефе, и я с изумлением обнаружил, что глаза мои застилают слезы. В первый раз я заплакал, вспомнив о Стефе.

Под рев пьяной толпы Старик сделал свой следующий ход. Его королевская «пешка» быстро шагнула вперед и сразила нашу ферзевую пешку. Этой «пешкой» был бородатый поляк, явно правоверный еврей. Винтовка щелкнула дважды, почти без паузы. Черная королевская пешка оказалась залита кровью, когда она заняла место нашей ферзевой пешки.

Теперь передо мной не было никого, только три пустые клетки, а дальше — черный конь. Свет факелов отбрасывал длинные тени. Пьяные эсэсовцы, стоявшие по краям «доски», что-то вопили, давая советы игрокам. Я не смел повернуться, но увидел, как Старик пошевелился на своем насесте. Должно быть, он осознал, что теряет контроль над центром шахматного поля. Старик повернул голову, и его «пешка», стоявшая перед «конем» со стороны «короля», передвинулась на одну клетку. Оберет вывел нашего уцелевшего «слона» на следующее поле, блокируя вражескую «пешку» и угрожая «слону» Старика. Толпа зашлась в восторженном крике.

Игроки закончили гамбит и перешли к миттельшпилю. Обе стороны провели рокировку, обе ввели в игру свои «ладьи». Оберет передвинул «ферзя» на поле передо мной. Я смотрел на лопатки «королевы», резко выпирающие сквозь ткань ее одеяния, на завитки волос, рассыпанных по спине. Кулаки мои невольно то сжимались, то разжимались. С самого начала игры я не пошевелился. От страшной головной боли у меня в глазах плясали огненные точки; я мог потерять сознание, и мысль об этом внушала мне ужас. Что тогда случится? Позволит ли мне оберет упасть на пол или он будет удерживать мое бесчувственное тело на клетках, как ему надо? Судорожно вздохнув, я попробовал сосредоточиться на отсветах факелов на гобелене, висевшем на дальней стене.

На четырнадцатом ходу Старик послал «слона» на ту клетку в центре доски, где стоял наш «конь», которого изображал крестьянин. На этот раз выстрела не было. Рослый, тяжелый сержант-эсэсовец ступил на доску и вручил свой парадный кортик черному «слону». В зале все смолкли. Свет факелов плясал на отточенной стали. Приземистый крестьянин извивался, метался, мышцы его рук дергались, — я видел, что он тщетно пытается вырваться из-под власти оберста, но ничего не может сделать. Одним ударом лезвия он перерезал себе горло. Сержант-эсэсовец поднял свой кортик и жестом велел двоим солдатам убрать труп. Игра возобновилась.

Одна из наших «ладей» побила вырвавшегося вперед «слона». В ход снова пошел кортик. Стоя за молодой «королевой», я крепко закрыл глаза. Открыл я их через несколько ходов, после того как оберет передвинул мою «королеву» на одну клетку вперед. Когда она покинула меня, мне захотелось заорать. Старик немедленно перевел свою «королеву», молодую девушку-голландку, на пятую клетку ладейной вертикали, «ферзь» противника теперь находился от меня всего через одну пустую клетку по диагонали. Между нами никого не было. Я почувствовал, как у меня внутри все похолодело от страха.

Оберет перешел в наступление. Первым делом он послал вперед пешку коня с левой стороны. Чтобы заблокировать ее, Старик выдвинул ладейную пешку — мужчину с красным лицом, которого я помнил по лесной бригаде. Оберет ответил на этот ход своей ладейной пешкой. Я с трудом разбирался, что происходит. Остальные пленники в основном были выше меня, я видел спины, плечи, лысые головы и потных, дрожащих от ужаса людей, а не шахматные фигуры. Я попытался представить себе шахматную доску и понял, что сзади остались лишь король да ладья. На одной горизонтали со мной стояла только пешка перед королем. Впереди и слегка влево от меня сгрудились королева, пешка, ладья и слон. Еще дальше влево в одиночестве стоял наш уцелевший конь. Слева от него блокировали друг друга две ладейные пешки. Черный ферзь по-прежнему угрожал мне справа.

Наш «король» — высокий, худой еврей лет шестидесяти — передвинулся по диагонали на шаг вправо. Старик сосредоточил свои ладьи на королевской вертикали. Внезапно мой ферзь отошел назад на вторую клетку ладейной вертикали, и я остался один. Прямо передо мной, через четыре пустые клетки, стоял литовский еврей и смотрел на меня широко раскрытыми глазами, полными животной паники.

Внезапно я шагнул вперед, волоча ноги по мраморному полу. В мой череп вошло нечто ужасное, чему невозможно было сопротивляться, и оно толкало меня вперед, сдерживало меня, стискивало мои челюсти и подавляло крик, рвавшийся откуда-то изнутри, из самой глубины моего существа. Я остановился там, где раньше стоял наш ферзь; по обе стороны от меня расположились белые пешки. Старик вывел вперед своего черного коня, и теперь он стоял напротив меня, через одну клетку. Толпа кричала еще громче, орава скандировала: «Meister! Meister!»

Я снова шагнул и теперь оказался единственной белой фигурой, ушедшей за середину «доски». Где-то позади, справа от меня, находилась черная «королева». Я ощущал ее присутствие так же отчетливо, как и присутствие того неведомого стрелка за спиной. А в полуметре от себя видел потное лицо и запавшие глаза черного «коня» — литовского еврея.

Черная «ладья» прошла слева от меня. Когда мужчина, изображавший ее, ступил на клетку белой пешки, завязалась драка. Сначала я подумал, что оберет или Старик потеряли контроль над фигурами, но потом понял, что все это входит в правила игры. «Болельщики» завопили — они жаждали крови. Черная ладья была сильнее, а возможно, ее не удерживали, и белая пешка стала отступать под ее натиском. «Ладья», добравшись до горла пешки, мощно сжал его. Послышался долгий сухой хрип, и «пешка» рухнула на пол.