Любовью спасены будете... - Андрей Звонков Страница 37

Спустя день Герман случайно услышал разговор Маши и бабушки Марфы.

Маша рассказывала, как на них с Германом напал Куликов с ватагой дружков, а Герман их кидал, как цыплят. И Маша очень четко проговорила:

– Я сказала тогда, что, если Мишка не уйдет, будет жизнь ему хуже горькой редьки…

Бабушка молчала, Маша ждала. Герман прислушался.

– Тебя никто за язык не тянул… И подумать, прежде чем сказать что-то, тоже трудно. Тебе это еще отзовется, конечно… Но сделанного не исправишь. Ты сама-то понимаешь, что должна язык держать за зубами? Сила твоя невероятна. Но если ты будешь ее растрачивать на мелочи, а тем более на подобные случаи, тебе же придется и расхлебывать. Всей жизнью своей расхлебывать!

Герман ничего не понимал. Что вообще произошло?

Вечером, когда они легли спать в доме, а бабушка ушла на сеновал, он признался Маше, что слышал этот разговор, но ничего не понял. О какой силе идет речь? Почему бабушка была расстроена? От чего предостерегала она Машу?

Как же не хотелось Маше рассказывать. И не рассказывать уже не могла. Пришлось признаваться.

После смерти матери ее, совсем маленькую, новорожденную, приняла бабушка и вырастила. И вся жизнь прошла в этом маленьком доме и в этом селе. Из всей родни здесь жила и живет сестра отца, тетка Евдокия со своей дочерью Людмилой. Муж тети Дуси погиб на войне, и они жили вдвоем.

– Я тебе говорила, что бабушка Марфа знахарка. Тут, в нашей деревне, с древних времен живут колдуны. Сейчас их меньше, но все-таки иногда появляются дети особенные. – Маша остановилась передохнуть. – В общем, бабушка обнаружила во мне силу.

И учила меня. А потом был случай, мы с Людкой играли на поле, там за деревней. Мне было лет шесть, Людке – восемь. Мы играли с муравьями.

Герман вскинул брови:

– Это как?

– Ну, находишь два муравейника неподалеку, один мой, другой Людкин, и делаешь так, чтобы они воевали друг с другом, и чей муравейник окажется сильнее, тот и выиграл. Детские забавы. Мой побеждал всегда. И Людка однажды сказала, очень она нехорошо сказала, что мать научит ее колдовать и тогда она всегда будет выигрывать. А бабушка сказала, что из меня прет… и чтоб я сдерживала себя… И мы больше не играли.

– Бред какой-то, – вырвалось у Германа. – Ну гипноз я еще понимаю, а при чем тут колдовство? Какая сила? Я не понимаю.

– Герман, не надо ничего понимать. Я ничего не хочу. Только жить нормальной жизнью, как все.

– Подожди, но если ты обладаешь какими-то сверхъестественными способностями, то почему тебе их не применять? Ты на погоду влиять можешь? Или там, к примеру, счастья нам наколдовать в семье.

Маша вскочила и закричала на него:

– Не говори так никогда! Я ничего не хочу! Неужели ты не понимаешь, что за все надо платить?! Я вчера на свадьбе Мишке напророчила, что жизнь у него будет плоха. А нам это чем обернется? Я прошу тебя, Герман, не шути с этим. Все очень серьезно. Не суди о том, в чем не разбираешься. Я стала медсестрой, чтобы помогать людям.

И все. Я больше ничего не хочу. Ничего. – Она успокоилась. Герман почувствовал, что вокруг Маши воздух словно наэлектризовался. – И давай эту тему больше не будем поднимать… Никогда.

Герман ничего не понимал, лишь интуитивно чувствовал, что спорить с Машей не только глупо, но и опасно. И он не стал. Помнил только всю жизнь, что если Маша что-то сказала, то так оно и есть. Он обнял ее, поцеловал, и на том их споры прекратились навсегда.

Если бы на том все кончилось…

Ах эта Людка! Они с тетей Дусей тоже были на свадьбе. Родня как-никак. Всех приглашали. Тетя Дуся все рвалась по хозяйству помочь, когда свадьбу готовили, да бабушка Марфа отбилась. Очень не хотелось пускать Евдокию в дом, да еще похозяйничать… Потом проблем не оберешься. Потом ищи, где ниточки заговоренные, где волос колечко на пальце смотанное, а где и закорюка гвоздиком нацарапанная. А после думай да гадай, отчего это варенье и молоко киснут, куры дохнут, а в огороде все огурцы паршой побиты?.. Нет уж, на фиг, на фиг, как у молодежи говорить принято. Не делай добра – не будет и зла. Помощников и без родни этой хватало. Бабушка Марфа отговорилась тем, что, мол, соседка помогает, а Евдокии с другого конца села тащиться не с руки. Без колебаний приняла от них ведерко соленых подгруздков, не внося в дом, промыла ключевой водой, добавила специй, уксусу капель несколько и выставила на стол в мисках. Гости под водку и самогон жевали да нахваливали, сама же ничего Евдокииного не ела и Маше с Германом не давала. Береженого Бог бережет. Людка тогда прямо за столом претензию высказала: что ж это, мол, младшая сестра раньше старшей замуж вышла? Неправильно, мол, это, не по традициям. А бабушка Марфа встряла: «Это у родных сестер не по правилам младшей раньше старшей замуж выходить, а у двоюродных так не принято». Людка заткнулась. Они с матерью сидели за столом и водочку стаканчиками кушали да своими же подгруздками заедали. Людка улучила момент и, столкнувшись с Машей в сенях, зашипела, пока никто не видит:

– Хитра ты, сестренка, за москвича замуж выскочила. А нам, значит, в деревне говно месить? Не по совести.

– А ты что же, завидуешь? – Маше стало смешно, она чувствовала ненависть и источаемую Людкой зависть. – Ну, повезло мне. Так и везет-то тому, кто сам везет. Я ведь его не искала.

– А то как же, не искала? Небось как глаз кинул, так сразу и вцепилась! А то я тебя не знаю?

– Людка, ну что ты злобствуешь? Хочешь за москвича замуж выйти, завербуйся в Москву по лимиту. Это ж не трудно! Год, два – и будет муж.

Людку аж подкинуло при этих словах. Она гордо приняла позу обиженной справедливости:

– Нет уж! Мы уж как-нибудь тут проживем. И замуж за местного выйду, не побрезгую…

И что они тогда сцепились? Стояли в сенях на мосту и жгли друг друга глазами. Чуть дом не спалили. И вышло, как говорили. Людка помыкалась года полтора в поисках жениха достойного да и вышла замуж за Куликова. И еще больше затаила на Машу.

Дай нам, Боже, что вам негоже! Вышла без любви и жила в скандалах постоянных, двух сыновей родила, да обоих и отправила в места не столь отдаленные. Один сидел три года в колонии под Калинином, а второй под Архангельском. Мишка запил горькую. А когда просыхал, пилила его Людка. Он все просил ее: ты ж можешь, заговори меня от этой напасти, даром, что ли, тебя мать учила. А Людка его только крыла черными словами да уходила к матери ночевать. Он ведь и помер от перепоя. Живот у него разболелся страшно, Людку звал. Просил скорую вызвать. А та на всю улицу проклинала его и говорила, жалуясь соседям: «Алкоголик, Мишка! Притворяется, чтоб ему бутылочку принесли! Выдумал, гад, что у него живот болит». А он вопил от боли и Людку звал. Она же ушла к матери в тот день. А назавтра пришла, он уж холодный. И завыла она, заголосила на все село: «На кого ж ты меня покинул, бросил?!»

Сыновья, отсидев положенное, домой не вернулись, канули где-то. Ни слуху от них ни духу.