Изгнание из рая - Елена Благова Страница 36

Ресторанные посиделки с Ингой и Региной продолжались, и Митя приустал уже от дамского общества – он всегда жил бок о бок с мужиками, и попасть в такой щебечущий бесконечно цветник – Лора, Инга, Регина, их подруги, то и дело устраивавшие салонные балы, приемы, вечеринки, дни рожденья и дни ангела, – значило крупно отвлекаться от настоящих, мужских дел и поступков, которые он призван был совершить. А что он мог такого могучего сделать мужского? Он вперся, как таран, в мафиозный мир, и для него было важным, безотложным – продвинуться вперед в мире денег. Он ничего не соображал в деньгах, цифрах, счетах. Он попросил Эмиля: научи. Эмиль отмахнулся: Лора научит, попроси ее. Он попросил. Она повела плечиком под атласным халатом: каждый урок программы «Инфобухгалтер» на компьютере – одна ночь со мной. Она так прямо ему и сказала, глядя в глаза. Он наклонил голову, прижал руку ко рту. Его чуть не вытошнило при одном воспоминании об ее остром запахе, так не похожем на свежий и тонкий ландышевый запах Инги.

Дело было слажено, в отсутствие Эмиля и Пашки он спал с Лорой, успокаивая вздрюченную Ингой плоть и встопорщенные нервы, а Лора вознаграждала его, ковыряясь с ним в компьютерных бухгалтерских программах, накинув на голое, неостывшее после бешеной постели увядающее тело атласный красный халат. Митя начал кумекать кое-что. Он стал разбираться в индексе потребительских цен, в колебаньях курса доллара, в стоимостях государственных бумаг, он уже знал, кто по-настоящему правит рынком, а кто только притворяется, что стоит у кормила власти; он фиксировал котировки Центрального банка, он уже знал, в чем смысл иностранных инвестиций. Он смотрел в рот Лоры, полный прелестных вставных американских зубов, и запоминал все хорошо и напрочь, ибо память у него была свежая и молодая, а то и записывал в маленькие стильные записные книжечки, которыми снабжал его Эмиль, вполне по-отцовски заботясь о его мелочах и аксессуарах. Знал ли Эмиль о том, что Митя – Лорино развлеченье? А если б знал – что бы было?.. Закатил сцену?.. Посмеялся от души?.. Эмиль слишком хорошо, вдоль и поперек, знал свою жену. И ему нравилось все, что она делает. По крайней мере то, что было ему известно.

А тем временем война на Кавказе шла и шла, и зимняя кампания разгоралась, и генералы, самые маститые, вели войска на Грозный, пытаясь уничтожить боевиков, а боевики сражались так, будто целый народ, разницы никакой не было. Выстрелы и взрывы гремели там, в горах, а в Москве и других городах России гремели другие взрывы – один за другим взлетали на воздух дома, и на третий день, с воплями и рыданьями, хоронили мирных жителей, возлагали, всхлипывая, венки на могилы маленьких детей и любимых стариков, спокойно спавших, когда взрывы уносили жизни – дома террористы взрывали глубокой ночью либо под утро, чтобы убить наверняка – ведь ночью все отдыхали у себя дома. Митя, разворачивая по утрам газеты, купленные в киоске на Красной Пресне, окунался в известия – крупным черным шрифтом, в траурной рамке: СНОВА ВЗОРВАН ДОМ В МОСКВЕ. Улица академика Ферсмана… улица Губкина… улица Перерва… Террористы не дремали. Митю страх не охватывал. Ну да, и его высотку могли взорвать, и под его дом могли подложить… что они там подкладывают?.. тротил, термояд?.. о, всего лишь гексаген… Гексаген производили на закрытых военных заводах России. Какое он имел отношенье к Чечне? И откуда ребята-боевики брали оружие?.. Тайна сия велика была. Помогал ли им преступный мир, русские продажные спецслужбы, профессоналы международной торговли оружием или иная мафия – Митя не знал, так же, как не ведали этого тысячи, миллионы россиян. Он пожимал плечами. Война!.. Она идет всегда. Она все никак не кончится. Она не кончится никогда. Лишь прервется на миг. И обрушится на землю опять, как черный снег. И черной метелью заметет все живое.

Метелью денег, Митя, не забудь, метелью денег. Ты же прекрасно понимаешь, уже поднаторев в изучении денежных операций, как и каким способом можно нажиться на войне, на любой – от вшиво-локальной до катастрофно-мировой. Люди, что развяжут Третью Мировую, ни перед чем не остановятся, чтобы чертовски заработать на ней, даже перед ядерной зимой. Да и во всех ужастиках все равно лицемерно написано про спасительные бункеры, где главари отсидятся до наступленья последнего пепельного мира. Иногда перед Митей брезжил призрачный холст, картина, которую он мог бы написать. Горсть пепла, выженная земля, руины; в пепле, посреди холста, валяется на камнях, ярко горит зелено-золотым светом золотое, с хризолитами, колье Великой Княжны Татьяны Николаевны. И все. Ни зверя, ни человечка, ни сожженного взрывом танка. Только ветер, излучающий смертоносные бэры, ветер свистит вокруг.

Митя думать не думал, что нос к носу столкнется с людьми, страстно и молитвенно, с истовостью мусульманина, творящего намаз, приближающими этот час пепла и пустого ветра, дующего в душу.

Инга назначила ему встречу в ресторане гостиницы «Интурист». «Ты будешь наконец одна… или опять с Региной?..» – не выдержав снова грозящего ему созерцанья хорошенькой и надоедливой спутницы, спросил Митя. Ему плохо удалось скрыть раздраженье в голосе. «Если тебе неприятно видеть нас вместе с подругой, мы можем вообще не видеться». Ухо Мити не обманули веселость и тихий смешок. «Нет, нет, что ты, я буду ждать тебя… во сколько ты освободишься?..»

Он пришел в «Интурист» в восемь вечера. Все глаза проглядел, стоя в холле, рядом с входом в ресторан, переминаясь на темном сукне ковра, бесцельно слоняясь мимо газетных автоматов и стойки администратора. Инга не пришла. Что-то случилось?.. Его впервые в жизни охватил беспричинный, дикий, лютый, как сибирский мороз, страх. Ему захотелось вернуться в дом на слом в Столешниковом, броситься в каморку к дурочке Хендрикье, забыться у нее под мышкой, погрызть ее жареную вонючую рыбу. Ему захотелось спокойного нищего прошлого. Неведомое предчувствие грядущего ужаса сжало его уже подзакалившееся в ненавязчивом цинизме сердце могучей мускулистой ручищей в черной кожаной перчатке. Где она?! Ее убили! Первая, погибельная мысль. Он закинул руки за спину. Не поддаваться истерике. На него из зеркала глянуло бледное, гладко выбритое лицо. Эка он побледнел. Длинных богемных волос уже не наблюдалось. Он коротко, модно постригся. Он стал похож не на художника, а на всех этих молодых людей с белозубой улыбкой, в моднючих смокингах, с кейсами в руках, с невидимым «ТТ» в заднем кармане. Да, он стал как все. Он не должен был отличаться от всех. И все же он отличался.

У него взгляд был сумасшедший. Да, да, сумасшедший, бешеный. Знавший то, чего не знал никто вокруг. Может быть, он обладал… способностями?!.. Чушь, Митька, ты же не Нострадамус. Купи на книжном развале и перечитай его идиотские «Центурии». Что все в них находят?.. Ну, бред и бред зарифмованный, и все про европейских королей, все про тогдашние войны, про тогдашние сверженья с трона. Вот если б этот бородатый Мишель и вправду об Афганистане или о Чечне написал, Митя бы, может, ему и поверил.

Она не придет, сказал себе Митя угрюмо, а он уже проголодался, свиданье свиданьем, а жратва жратвой, желудок просит своего. Он крупными сердитыми шагами прошествовал за столик, уселся, подозвал официанта. Официантик, смазливый паренек лет восемнадцати, обернулся к клиентам за столиком напротив, бросил извиняющимся тоном: «О, экскьюз ми, плиз!..» – и наклонился к Мите. С его запястья свисала салфетка. Весь он был чистенький и ухоженный, как новоржденный поросеночек. Такого бы – заливного, с хреном.