Чудовище Франкенштейна - Сьюзан Хейбур О'Киф Страница 36

Я развернулся на месте и ударил его о каминную полку. Уолтон наконец-то разжал руки и рухнул на пол. Пока мы дрались, пламя упавшего канделябра лизнуло оборки на постельном покрывале, а затем охватило его по всей длине, словно кто-то быстро поджег запал. Заряд вспыхнул: балдахин и портьеры запылали. Меня испугал натиск огня. На миг забывшись, я попятился и прикрыл ладонью глаза. В ту же секунду Уолтон вскочил с пола и бросился на меня. Вскоре мы уже боролись в огненном круге. Его безумие не уступало моей силе.

Борясь с ним одной рукой, я искал другой оружие. Хватая то бокал, то фарфоровую безделушку, я обрушивал удар за ударом на его покрывшийся волдырями череп, но все было без толку. Наконец мне попалась подставка для книг, и Уолтон повалился на пол. Резкий контраст: обжигающее белое пламя и кромешная тьма, в которой я не мог разглядеть Уолтона из-за дыма. Спотыкаясь, я вышел в коридор, но огонь опередил меня.

Пожирая рюши и салфетки, драпировки и коврики, пламя уже перекинулось через всю комнату и засверкало вдоль нижнего края гобеленов. С губ моих сорвался сумасшедший хохот. В одном только этом коридоре — куча ковровых дорожек, мягких стульев, кружевных подушек и скатертей, плетеных подставок и всего остального. Я упомянул о растопке, но после такой растопки весь дом сгорит дотла, а Уинтерборн избавится от всей своей роскоши — нелепой причины его гордости.

С неожиданным весельем я сорвал горящий гобелен и поволок за собой. Он осветил мой путь — тот путь, каким я пришел сюда, будто мог смотреть лишь назад, в свое прошлое. Вокруг все мгновенно загоралось. Жизнь этих предметов давно увяла. Десятилетиями ждали они очистительного погребального костра: набитые в вазы павлиньи перья; восточные веера, расставленные букетами; никудышные портреты никчемных людей; вырезанные из черной бумаги силуэты и пасторальные сцены на гофрированных белых листах.

Уинтерборн считает меня неодушевленным предметом? Но все эти вздорные вещи тоже не заслуживают права на существование. Я натужно резвился, стараясь не завыть.

Я помчался в его кабинет, стал хватать графины и разбивать их о большой красивый стол, за которым мне никогда не сидеть, а затем поднес к его краю горящий гобелен. Лужица спиртного вспыхнула, и пламя вмиг охватило всю столешницу. Мужчине необходимо «серьезное» место для принятия серьезных решений? Уинтерборн мог выбирать: любить или ненавидеть меня. Быть честным или обмануть.

Я засмотрелся на огонь и в этот краткий миг бездействия чуть не впал в уныние. Дабы прогнать это чувство, я оторвал ножку от стула с прямой спинкой, намотал на ее конец драпировку, обмакнул в бренди из очередного графина и поджег. Этот факел я понес мимо лестницы в другое крыло. Там я заходил в пустые комнаты и подносил огонь ко всем предметам. Я спалю все — каждый бессмысленный трофей и всякую позабытую мелочь, когда-то доставлявшую радость. Я уничтожу этот мирок, который из убогого провинциального страха не захотел приютить меня под сенью своих щедрот. Когда-нибудь в будущем, одинокой январской ночью, меня согреют воспоминания об этом пожаре.

Легкие обжигало с каждым вздохом. На лбу шипел пот. Тлеющие угли целовали ладони и оставляли на них укусы любви.

И вдруг… пелена, окутавшая мой разум, полностью выгорела, и меня осенило: «Книги!» Я уничтожал самое дорогое. В прошлом, когда рядом не было живых людей, я всегда имел при себе бумажную плоть. Если я не слышал голосов, при мне всегда были слова на листах бумаги. А теперь все это сгорело, и пожар устроил я сам.

Я пробрался обратно в кабинет. Некоторые книги еще можно было спасти — непременно нужно спасти хотя бы парочку! Любой новый шрам того стоил. Я пополз по-пластунски, но огонь преградил мне путь, точно Змею: возврата в Эдем нет. Со слезами на глазах мне пришлось распрощаться с библиотекой. Я нашел главную лестницу и скатился вниз: перила по обе стороны походили на две огненные колеи. За спиной неистово трещало пламя, все больше разгораясь, пока его рев не заглушил все прочие звуки.

Почти ослепнув, я выбрался наружу. После клубов дыма свежий воздух пронзил легкие роем злобных ос.

Маргарет валялась на земле и кашляла, прижимая руку к груди, рядом стояла служанка. Люди, которые должны были охранять всех от меня, побросали дубинки, мушкеты и кинжалы на землю. Слуги в ночных рубашках, халатах и колпаках сгрудились маленькой кучкой. Запрокинув головы, они смотрели как завороженные, ничего не замечая вокруг. Я удивился, что их так мало: для столь большого дома требуется гораздо больше прислуги.

В одном из пылающих окон на втором этаже мелькнула мужская фигура. Человек заколотил по стеклу сначала ладонями, а затем сжатыми кулаками. В изумлении я узнал высокую худую тень Уолтона. Как он выжил среди этого пекла?

Он без устали дубасил по стеклу, скребся, бил плечом. Фигура скользнула вниз, через секунду выпрямилась — со стулом в руке, который изо всех сил швырнула в оконное стекло. С ужасным скрипом деревянная рама вывалилась наружу. Стекло посыпалось серебряным дождем. Уолтон спрыгнул на каменные плиты, словно пугало, в которое попала молния: голова, туловище, руки и ноги сверкали пламенем.

Маргарет, которая еще пару секунд назад не могла шелохнуться, с трудом встала на ноги, помчалась к брату и потушила огонь собственным телом. Скорченная фигура не шевелилась. Пронзительный крик Маргарет перекрыл рев пожара.

Уолтон был мертв.

Но я не ощущал радости победы — лишь смертельную усталость.

Окна лопались одно за другим, звенело разбитое стекло.

Уинтерборн! Я оставил его на первом этаже, в пьяном забытьи, решив приберечь на десерт. Я не уступлю огню свое право на его уничтожение.

В нетерпении я обогнул дом, но Бартон уже вытаскивал бездыханное тело хозяина из горящего здания на белую гравийную дорожку. Слуга поднял глаза. Слезы проложили белые тропки на его закопченных щеках.

Смерть обманула меня, но я на нее не злился. Нисколечко. Так отчего же я не мог вздохнуть? Почему меня душила злость?

Уолтон был прав: я порочен, аморален, противоестественен. Незачем мне было рождаться. Незачем жить. На краткий миг я стал человеком. Но вот Уинтерборн мертв, и я больше не человек. Мало того, что я убил отца, дарованного мне судьбой, так еще и убил отца, которого избрал сам.

Меня душил стыд.

Я избегал грустного, безжалостного взгляда Бартона.

Пригнувшись, я отбежал и сел поодаль, сердце разрывалось на куски. Потом я все же обернулся. Наконец-то я создал зеркало, в котором отразился целиком: я окинул всю свою жизнь одним взглядом, мне открылось, кем я был и что сделал, кто я и что делаю. Я взял слова из книги, которую люди зовут Откровением, и присвоил их:

Я был звездой, падшей с неба на землю, и дан был мне ключ от кладезя бездны. Я отворил кладезь бездны, и вышел дым из кладезя, как дым из большой печи; и помрачилось солнце и воздух от дыма из кладезя. [8]

И вот солнце стало мрачно, как власяница, и луна сделалась как кровь. И звезды небесные пали на землю; и небо скрылось, свившись, как свиток; и цари земные, и вельможи, и богатые, и тысяченачальники, и сильные говорят горам и камням: падите на нас и сокройте нас; ибо пришел великий день гнева Его, и кто может устоять? [9]