Моя любимая кукла - Зульфия Талыбова Страница 35

Вдруг стало темно. Девочка подумала, что разгневавшаяся сестрица загородила солнце. Другого быть не могло, ведь в будний день в парке кроме них никто не гулял.

Она поднялась и отряхнула пальто. Малышка вздрогнула: возле нее стоял высокий-высокий человек в длинном плаще. На голове у него была шляпа с широкими грязными полями, заляпанными птичьим помётом. Может, это не шляпа вовсе, а гнездо?! Только пустое, без птенцов.

Девочка долго разглядывала шляпу-гнездо, а человек, тем временем пристально смотрел на малышку и теребил в руках носовой платок. Девочка, наконец, встретилась с его взглядом. Незнакомец глядел, не моргая, слишком навязчиво, и девочка смутилась. Она хотела убежать, но ножки онемели.

– Здравствуй, Ляля. Хочешь в кукольный театр? – Спросил он.

Голос у него был низкий и приятный, но шёл как будто издалека, ведь его владелец даже не менялся в лице. Тонкие губы, казалось, не шевелились.

– Кукольный театр? – спросила девочка. – Но меня зовут не Ляля!

Незнакомец сел на корточки и положил руку ей на плечо.

Малышка вся сжалась: не хотелось, чтобы чужак трогал ее. Но от страха она не смогла даже пошевелить плечом, чтобы скинуть его ладонь.

– Разве? – Удивился он. – Ты самая настоящая Ляля!

Чужак зачем-то приложил платок к ее носу. Высморкаться?! Но она здорова!

Не успела подумать, как исчез и страшный человек, и фиолетовое поле: все погрузилось во тьму.

И вот теперь она стояла посреди грязной сцены. Играла музыка.

На сцене валялись листья: жёлтые, красные, оранжевые. Ляля подняла листочек и разглядела. Он был как настоящий! Но на самом деле его вырезали из гофрированной бумаги.

Весь зал был забит зрителями-манекенами – дамами и джентльменами в красивых праздничных туалетах. Несмотря на разные наряды и прически, у них были одинаковые лица – странно улыбающиеся, но пустые и мёртвые.

На первых рядах тоже сидели зрители, но не дамы, а девочки – ровесницы Ляли. Они больше всех походили на настоящих людей, и они единственные, кто не улыбался в театре. Кожа их была серой, в отличие от кукольной бледно-розовой кожи манекенов, а головы опущенные, как будто девочки дремали.

Ещё Ляля заметила, что манекены сидели ровно, и их пластмассовые лица и тела были обращены на сцену, а сутулых уставших девочек сцена не интересовала. Малышка подумала, что девочки сделаны не из пластмассы, а из чего-то другого. Зачем их вообще сажать в первом ряду, если они не хотят смотреть спектакль?!

Ляля перестала глядеть на грустных девочек и решила спуститься и найти выход.

Но не успела она сдвинуться с места, как на сцену из-за кулис вышел тот самый незнакомец. Девочка не сразу узнала его в старинном кафтане и белоснежной сорочке.

Сегодня на нем не было шляпы. Его волосы – на висках пышные, завитые, а сзади собранные в хвостик и завязанные большим черным бантом.

Громко цокая каблуками, шурша "осенней листвой", он быстро подошёл к удивлённой девочке, резко поднял и, держа на вытянутых руках, брезгливо разглядывал. Он покрутил девочку в руках, потом бросил на кучу осенних листьев и заявил, что сцена теперь ее дом, а она его кукла.

Точнее, настоящей куклой она пока не может называться. Сначала она научится играть в его пьесе.

« Смотри-ка, сейчас осень: начало сентября. – Незнакомец склонился над ней, объясняя, – но к летней грозе ты научишься играть и превратишься в настоящую Лялю. А если этого не произойдет, тебе придётся занять место в первом ряду рядом с грустными девочками – фальшивыми куклами. Поняла?»

Девочка ничего не поняла и заплакала.

– Дрянная девчонка! Не смей капризничать! – взревел Кукловод.

Сколько малышек он пытался посвятить в обряд, и ни одна не стала истинной! Что же он делал не так?! Он даже всплакнул, но, смахнув слёзы, убеждал себя, что это девочки были хилыми, поэтому и стали серыми и поникшими. Он не виноват.

Напоследок, он сказал, что девочке не убежать, а если попытается, раньше времени окажется в первых рядах возле поникших малышек.

Ляля поглядела на грустных соседок – интересно, они тоже хотели убежать? Или не прошли обряд? Скорее всего, второе.

Раз так, она не хочет превратиться в серую девочку, что вынуждена смотреть скучный спектакль.

Проходили дни.

Кукабарон – так представился похититель.

Он назвался Ляле сразу после того, как разодел ее в пышное огромное платье, в котором малышка еле-еле передвигалась.

Кукабарон любил расчесывать волосы Ляли и копаться в них своими грубыми пальцами. Девочка сжималась в комочек, когда он прикасался к ней. Ей хотелось раствориться и не чувствовать, как он плетет ей косы.

Кукабарону это нравилось: Ляля оказалась хорошей куклой – послушной и примерной.

Девочка постепенно забывала и про сестру, и про небо, и про жизнь вне театра, и даже свое имя. Была лишь сцена, одна и та же музыка, и бесконечные пируэты Кукабарона. Он и ее заставлял танцевать, а под окончание мелодии просил удирать, а он, словно охотник, догонял ее. Малышка в жутком испуге носилась по всей сцене. Один раз так устала, что спряталась, зарывшись в огромной куче гофрированных листьев, но Кукабарона это привело в ещё больший восторг, и он сильнее почувствовал себя охотником, а, найдя малышку, крепче прижимал к груди.

Кукабарон кормил Лялю с ложечки, шил новые платья, делал пышные прически, и теперь от прежней девочки остались лишь глаза, что хлопали реже обычного.

Она все больше напоминала розовощеких манекенов, что сидели в дальних рядах, а Кукабарон становился все ласковее. Он искренне боготворил девочку и называл самой любимой куклой за ее покорность и прилежание. Малышку не радовало навязчивое внимание Кукабарона, но лучше пусть она станет счастливым манекеном, чем серой девочкой на первом ряду.

Она превратилась в сонную безучастную девочку, болезненную и настолько испуганную, что временами забывала дышать и падала в обморок.