Война в Небесах - Чарльз Уильямс Страница 32

— Ну-ка, спустите его с лестницы! — распорядился он.

Его приказание исполнили хоть и не буквально, но весьма поспешно. Все еще сжимая в руках гранки «Священных сосудов», ошеломленный Кеннет в два счета оказался на улице, постоял и медленно побрел назад, на Гровнер-сквер.

Когда он добрался туда, ни герцога, ни архидиакона дома не оказалось, а Твайс бдительно охранял личные апартаменты хозяина. Тот появился лишь к обеду, за которым и пришел к выводу, что сегодня Кеннет в собеседники не годится. Архидиакон отсутствовал до вечера, весь день он занимался приходскими делами.

— Когда-нибудь все равно пришлось бы приезжать, — объяснил он. — Мистер Персиммонс только помог мне, а то я никак не мог собраться в Лондон. Правда, главного я так и не сделал — епископа не нашел.

Все вместе они отправились пить кофе, но забыли о нем, слушая рассказ о подвигах Кеннета. Гранки, доставшиеся ему в качестве трофея, вряд ли могли компенсировать потерю работы, так что и герцог, и архидиакон, не меньше Кеннета расстроенные, тут же определили его в секретари, а затем перешли к обсуждению дебоша, учиненного им в издательстве. Когда в оправдание он повторил слова Персиммонса, герцога передернуло от омерзения, архидиакон же только слабо улыбнулся.

— Жаль, что вы ушли таким образом, — вздохнул он. — мы ни в коем случае не должны уподобляться им.

— Жаль? — воскликнул герцог. — После этого гнусного богохульства? Да окажись я там, я бы голову ему оторвал!

— Нет, нет, дорогой герцог, право, не стоит, — запротестовал архидиакон. — Оставим подобные методы мистеру Персиммонсу.

— Он оскорбил Бога!.. — кипел герцог.

— Как можно оскорбить Бога? — улыбнулся архидиакон. — Это же все равно, что попытаться дернуть Его за нос.

Побить Персиммонса за обвинение в бесчестности — это для нашего друга понятно и простительно, хотя и грешно. Мстить за оскорбление, нанесенное Богу, — просто глупо, а уж впадать в безумие, в помрачение рассудка — нет, этого я одобрить не могу, слишком это напоминает мистера Персиммонса. Думаю, он это знает. Нет, друзья мои, мы должны сохранять спокойствие. Враг наш, заметьте, головы не теряет.

— Ладно, — проворчал Кеннет, — зато теперь полная ясность.

При этих словах все невольно встали и повернулись к Чаше, которую герцог вынул из сейфа незадолго до этого.

Герцог, перекрестившись, опустился на колени. Его примеру последовал Кеннет, и только архидиакон так и остался стоять у стола.

Вобрав их сосредоточенное внимание, Чаша словно расцвела, она просто светилась. Каждый из троих ощутил в себе странное движение. В каждом по-своему дух встрепенулся и устремился ввысь, наверное — сильнее всех почувствовал это герцог. Великие традиции его рода восстали из глубины времен; он вспомнил и о мучениках-священниках, и о мессах, тайно отслуженных маленькой, испуганной общиной, о девятом герцоге Йоркширском, прислуживавшем самому Папе; об Ордене, рыцарем которого был и он сам; о верности своих предков, пережившей гнев Генриха и холодную подозрительность Елизаветы; и о тринадцатом герцоге, убившем на дуэли в Ричмондском парке троих соперников, непочтительно отозвавшихся о Пресвятой Деве, — эти воспоминания, не успев оформиться в отчетливые образы, пронеслись в его сердце, вобрав в себя мысли и чувства всех королей, всех священников, склонявших колени перед этой святыней. «Jhesu, Rex et Sacerdos» [17], — тихо молился он.

Кеннета бил легкий озноб, его видение оказалось намного причудливей. Вот откуда брали начало прекрасные романы, вот он, великий символ бесчисленных легенд! Он видел, как цвет английского рыцарства отправляется на поиски Чаши… Наверное, это были не совсем исторические персонажи, и обрели они не более чем бесплотное видение; сама Чаша тем временем покоилась в святых, внушающих благоговейный трепет руках. Ее держал Князь Еммануил [18], а вокруг стояли рыцари-апостолы.

Не то во сне, не то наяву Кеннет видел серьезного, молодого Бога, передающего восхищенным духом спутникам непостижимый символ всеединства. А они в ответ приносили клятвы, невмещаемые человеческим сознанием, давали обеты, возвещенные в начале времен. Имена литературные и литургические сплелись в единое кольцо: Ланселот, Петр, Иосиф, Персифаль, Иуда, Мордред, Артур, Иоанн, Галахад, и тут же, рядом, имена тех, кто создал и вновь отобразил их в слове: Хокер, Теннисон, Иоанн, Мэлори, средневековые поэты. Они поднимались, сияли во славе, пламенели вокруг героя книги, возжигали сердца читателей и его, Морнингтона, последнего из всех. Ему протянул руку сам Теннисон, и вместе вознеслись они ввысь, на волнах благородно-взволнованных строк.

Тихо скользнул с небес

Дивный Грааля луч.

Розово-алое сердце

Билось внутри него…

Мерные, спокойные слова Мэлори коснулись его слуха: «Повесть о Святом Граале, трактующая о самом истинном и самом священном, что есть на этом свете». «Смертная плоть начала постигать предметы духовные…», «добрый лорд, познакомь меня с Ланселотом, моим отцом…» Поток этих слов лился к нему меж холмов романтики, и он отвечал всей преданностью романтического и одинокого сердца.

Архидиакону не могла помочь память о королях или поэтах. Он долго смотрел на просветленные лица молодых людей, смотрел на стоявший перед ним сосуд. «И это — не Ты, — со вздохом подумал он и тут же возразил самому себе:

— Но и этo — Ты». Он думал об «этом» как о потире, поднимаемом в каждом храме, у каждого алтаря, и постепенно вновь ощутил, как все в мире движется к узкому устью. Просто среди всех предметов Грааль ближе всего к Божественному сердцу мира.

Небо, море, земля извечно устремлялись — нет, не к этому сосуду, а к Тому, что он олицетворял и воплощал. Пресуществление не было для архидиакона какой-то волшебной переменой, он никогда не думал о том, что небесные воинства сослужат Христу у алтаря. Но именно так, как велит Церковь, именно так, как запечатлела она в своих ритуалах, в Хлебе и Вине, во множестве символов — Вифлееме, Голгофе, горе Елеонской — виделась ему Божественная природа мира, раскрывающаяся через них своему Началу. Через эти ворота, на этих волнах, многообразное творение притекает к своей Причине.

Никогда еще архидиакон не сознавал столь остро, что процесс творения продолжается и поднесь, и все-таки никаких других видений, кроме тысяч таинств, смиренно отслуженных во имя Божие, не возникало в его сознании, ибо он и раньше знал: именно так и не иначе все возвращается к Богу.

Когда все трое вернулись с путей, по которым странствовал их дух, они серьезно взглянули друг на друга.

— Он никогда не должен оставаться без присмотра, — произнес герцог. — Надо, чтобы здесь постоянно были люди, которым мы можем доверять.

— Знающие люди, — уточнил архидиакон.