Варьельский узник - Мирей Марк Страница 30

— Флоримон де Белькес. Его больше нет,— Олег протянул руку с открытыми, местами уже запекшимися, местами слегка загноившимися ранами. Эммануэль осторожно, стараясь не причинить боль, застегнул браслет.

— Дарс держал меня на острове,— продолжал Олег свою странную речь.— Наверное, весной там полно цветов. Он мне сказал, что Флоримон мертв. Они облачились в свои волчьи шкуры... Вас там не было? Так ведь?

— Да.

— Дарсьера тоже там не было. Но он видел мертвых слуг, поварят... Вы их не видели?

— Нет,— повторил Эммануэль. Его охватили неловкость и стыд. Он сделал над собой усилие и тихо сказал: — Осталось семнадцать дней, Олег. Постарайтесь не увечить себе руки.

* * *

В последующие дни узник почти полностью утратил ощущение реальности. Эммануэлю приходилось несколько раз звать его, прежде чем он реагировал и поднимался к решетке. Его руки превратились в кровавое месиво. По словам мэтра Обина, он почти не прикасался к пище, а иногда совсем забывал поесть.

* * *

Олег вышел из карцера 20 марта. Его состояние ужаснуло Сальвиуса. Проклятый был весь в грязи и еле держался на ногах. Он ни на что не обращал внимания, словно весь окружающий мир перестал для него существовать.

— Олег уснул как мертвый и спит до сих пор. Только попросил разбудить его около девяти вечера,— Сальвиус внимательно разглядывал свои пальцы, избегая смотреть де Лувару в глаза.— Сеньор, в карцере неимоверная грязь.

Эммануэль задумчиво глядел на огонь:

— Я думаю, гораздо хуже то, что там холодно. Ты осмотрел его руки?

— Осмотрел. Переломов нет.

Ровно в девять вечера Олег вошел в кабинет для аудиенции. Эммануэль на секунду прервал разговор с интендантом, пока охранник связывал узнику запястья, затем продолжил разговор. Когда посетитель ушел, сеньор принялся за бумаги. Время от времени он украдкой бросал взгляд на Проклятого, который стоял с отсутствующим видом и, по всей видимости, мысленно был за сотни миль отсюда. В его золотистых волосах плясали блики пламени от камина. Юноша долго не мог отойти от огня, но около десяти часов все же отступил вглубь комнаты и устало прислонился к стене.

Обычно очень чувствительный к чужому вниманию, Олег на этот раз даже не заметил тревожных взглядов Эммануэля. Казалось, он вообще забыл, где находится. Когда сеньор поднялся с кресла, обреченный вздрогнул и отпрянул от стены. Несколько секунд он недоуменно смотрел перед собой. Затем, видимо все же не до конца вернувшись к действительности, узник впервые за все время заговорил с господином без разрешения.

— Да? — спросил он и тут же покраснел, осознав, наконец, кто перед ним.

— Будем считать, что ничего не было,— успокоил его Эммануэль.— Но впредь будьте внимательнее. Вы можете навлечь на свою голову неприятности.

В глазах Олега мелькнула искорка прежнего лукавства:

— Простите. Я постараюсь. Ненавижу неприятности,— и добавил: — Если когда-нибудь у меня будет собственная тюрьма, я прикажу ее отапливать. А то камеры у вас просто ледяные. В них можно сойти с ума и позабыть все на свете.

— Мне жаль.

Проклятый весело усмехнулся:

— Я не сержусь на вас. Вы же не можете один за всем уследить.

Эммануэль улыбнулся. Только Олегу он разрешал безнаказанно дерзить себе.

— Подойдите сюда, пожалуйста. Мне нужен ваш острый ум,— кивком головы де Лувар подозвал юношу к карте.

Он указал на изменения в расстановке флажков и вкратце изложил последние донесения отрядов: ни вдоль побережья, ни на границах не обнаружено никаких следов варваров. Патруль заходил довольно далеко на их территорию: пара сгоревших деревень, еще несколько брошенных — больше ничего.

По большому счету, Олегу нечего было добавить, но он обратил внимание на одну деталь, которая показалась Эммануэлю не особенно важной: Рилор отстроил для себя укрепленный лагерь.

— Возможно, он просто подражает вам. В таком случае, примет ваши условия игры. Но есть вероятность, что он сильно сомневается в прочности своей власти, иначе вряд ли так старался бы ее продемонстрировать. Вы видели его лагерь?

— Нет, к сожалению. Пока что о нем только ходят слухи среди крестьян.

— Как вы думаете, на побережье варварских земель водятся чайки?

Перемена темы разговора была настолько внезапной, что Эммануэль даже встревожился, но решил не показывать свое беспокойство, хотя и несколько замешкался с ответом:

— Само собой. Это морские птицы.

— В их землях, наверное, есть птицы, которых никто из нас никогда не видел. В вельтских текстах есть странные названия: соловей, колибри... — задумчиво продолжил Олег и вдруг совершенно неожиданно воскликнул: — Ужасный холод!

* * *

Несколько последующих дней узник оставался в таком же отрешенном состоянии, словно только что очнулся от очень долгого сна и с трудом узнает все вокруг.

Постепенно, однако, молодость брала свое — силы, а вместе с ними живость возвращались к нему. Раны на руках понемногу затягивались.

Эммануэль пригласил его поехать с ним на разведку, как только он будет в состоянии крепко держаться в седле. Однако приглашение сопровождать вместе с сеньором отряд до границы не просто удивило Олега — в его глазах мелькнул страх.

— Вы провели в карцере целых три месяца,— пояснил де Лувар свое неожиданное приглашение.— В следующий раз, если осмелитесь на побег, то проведете там уже четыре, потом пять и так далее. Когда доведете срок до двух лет, вы окончательно успокоитесь, я полагаю. Так что я не намерен лишать вас этих прогулок.

— Спасибо,— ответил Олег.— Ваше великодушие, сеньор, поистине удивляет.

Как только его руки зажили до такой степени, что смогли держать перо, он вновь принялся за переводы вельтских текстов. И вскоре преподнес Эммануэлю один из них:

— В знак признательности и уважения...— улыбнулся юноша.

Это была поэма. Она заканчивалась так странно, что Эммануэль прочел пару последних строк вслух:

— «В лице человека умершего кто может быть уверен, чье имя на нем начертано?» Любопытно, но неправильно!

— С чего бы?

— Почему именно «в лице»?

— Я перевел три народные песни-плача и пятнадцать поэм. А надо было бы вместо этого перевести для вас правила грамматики, они понятнее! — засмеялся Олег, но тут же осекся, смутившись, как бывало иногда, когда он чувствовал, что переходит границы дозволенного: — Простите. Грамматика, конечно, тоже очень интересная наука... Послушайте лучше, я вам прочту.

Он прочел несколько строк на вельтском.

— Это очень напевная поэма. В ней звучит упрек, такое легкое негодование, досада. А еще в ней много грусти... Слышите?