Сфинкс - Тобша Лирнер Страница 30

Мой провожатый откинул простыню с тела Барри. Благодаря спутанной шевелюре он был похож на величественную статую Нептуна на отдыхе. Из-за сероватой бледности кожа казалась алебастровой. В открытых глазах голубовато-белесый отлив, подбородок небрит, щеки после смерти ввалились. На груди огромная Т-образная рана — грубый разрез от пупка до середины ключиц, словно Барри выпотрошили грудную клетку. Разрез был наскоро зашит черными нитками. Я догадался, что проводилось вскрытие с целью подтвердить причину смерти. Меня потряс вид неподвижного Барри. Я наклонился и закрыл ему глаза.

Служитель, заметив мою реакцию, уважительно кивнул и вышел в коридор покурить. Охлажденный воздух пробирал до костей. Я поежился и посмотрел на ноги Барри. Они были костлявыми; вены — словно топография застывшей жизни, прерванной на середине биения сердца. Я снова посмотрел на широкую грудь, дряблую серую кожу на животе и, ощутив подступающую к горлу тошноту, рухнул на колени.

Затем, подавив отвращение, поднялся и стал рассматривать тело друга, пытаясь обнаружить признаки истинной причины его смерти. Приподнял подбородок и под спутанной массой светлых и седых волос бороды обнаружил красную полоску. У меня перехватило дыхание. Я видел нечто подобное в Нигерии у нефтяника, чье тело привалили к окружавшему скважину забору в качестве предупреждения нефтяной компании, в которой я в то время работал. Барри задушили гарротой. Я перевел взгляд на след от иглы на его руке — стигмату наркомана. Кто бы его ни убил, он сделал укол после смерти австралийца, чтобы создать впечатление, что тот умер от передозировки. Я решил, что Барри пытали, — хотели выведать, где он спрятал астрариум. Может, и не хотели замучить до смерти, но он умер.

Меня охватил гнев.

— Ты не наркоман и никогда бы не совершил самоубийства. — Мой голос отразился от блестящих белых плиток.

Я аккуратно положил его руку вдоль тела. И в это время заметил на ногтях и подушечках пальцев зеленовато-голубые пятнышки. Я знал этот цвет — видел под водой во время погружений. Морская водоросль.

Чтобы вернуться в квартиру Барри от площади Саада Заглюля, потребовался час. Когда такси остановилось, зажатое между открытым грузовиком с усталыми солдатами и фургоном, я почувствовал на себе сквозь стекло обжигающий взгляд. Повернулся и встретился глазами с сидевшим за столиком в кафе мужчиной. И, потрясенный, отпрянул: это был Омар — человек со шрамом на лице, назвавшийся чиновником и сопровождавший нас во время погружения в бухте, когда мы искали астрариум. Память моментально перенесла меня на катер, и на мгновение меня парализовал приступ горя. Я смотрел на Омара, не в силах отвести взгляд. В это время стоявший впереди грузовик двинулся с места, и мой водитель поспешил последовать за ним. Мы свернули на боковую улицу, и Омар исчез из виду. Вздохнув с облегчением, я предложил таксисту тройную плату, если он поедет быстро, как только сумеет. Через пятнадцать минут мы были уже на Корнич.

Поспешно взбежав на этаж мадам Тибишрани, я упросил ее в последний раз дать мне ключи от квартиры Барри. И через секунду был уже внутри. Прижался лицом к стенке аквариума — холодное стекло гудело под моей щекой. На дне стояла фигурка Иисуса в стиле китч — ноги погружены в грунт, нарисованные глаза блаженно возведены к небесам. Ее обрамлял поток серебристых пузырьков, рвущихся к поверхности из миниатюрного насоса, замаскированного под сундук с кладом. Неподалеку от Иисуса красовалась статуэтка: Ричард Никсон в пылких объятиях русалки — образчик присущего австралийцу чувства юмора. Затем я заметил нечто такое, что проглядел в прошлый раз, — край металлического предмета, наполовину закопанного в гальку. Рыба-ангел, быстро взмахивая плавниками, как колибри крыльями, опустилась ко дну и стала щипать растущую из неизвестного предмета морскую водоросль. Я узнал цвет растения — такой же, как на пальцах Барри. И, присмотревшись, рассмотрел между колеблющимися стеблями и пузырьками аэрации часть небольшого ящичка размером примерно с каминные часики восемнадцатого века. Несмотря на то что его покрывали водоросли, были видны два зубчатых диска. Вот почему убийца Барри не нашел то, что искал, да и я ушел в прошлый раз с пустыми руками. Астрариум выглядел так, словно наряду с другими украшениями давным-давно находился в аквариуме.

Не дыша, я зажег настольную лампу и, подняв, посветил прямо на предмет. И тут же на одном из бронзовых дисков вспыхнули тонкие линии крохотных надписей.

— Как же чертовски ты умен, Барри, — проговорил я и, обернувшись, чтобы убедиться, что все шторы задернуты, погрузил руки в аквариум.

Вернувшись на виллу, я попросил Ибрагима запереть ворота и, постояв в их тени, попытался установить, следили за мной или нет. Ослабев после выброса адреналина в квартире Барри, я нервничал и одновременно чувствовал возбуждение. Астрариум в рюкзаке за спиной казался до смешного легким для такого невероятно важного предмета. И хотя обратный путь прошел без приключений, мне казалось, что за мной следят из-за каждого угла. На улице, где мы жили, никого не было, кроме тощего подростка-араба, привалившегося к стене виллы напротив и безучастно глядевшего в нашу сторону. Я уже собрался его прогнать, но Ибрагим меня остановил. Это был умственно неполноценный сын здешнего садовника.

Я снова принес астрариум в спальню. Мне казалось, что это самое безопасное и укромное место на всей вилле. И тем не менее я запер дверь на ключ и закрыл жалюзи. Вынул предмет из рюкзака и, окутанный внезапной тишиной, сел. Я настраивал себя не бояться и не испытывать к артефакту бессмысленного почтения. Ничего не получилось. Без корпуса астрариум выглядел меньше и безобиднее, чем я представлял. Грязный и мокрый, он нисколько не напоминал грозное оружие, каким его описывали Изабелла и Фахир. Но неоспоримо заключал в себе тайну. И поскольку Изабелла рассказывала мне о нем в первый день нашего знакомства, я чувствовал, что он в какой-то мере вернет ее мне. Астрариум был ее — и в жизни, и в смерти.

Как упоминал Барри, металл, из которого был сделан прибор, напоминал сплав. По цвету он походил на бронзу, но слегка зернистую и поблескивавшую, словно в нее добавили алмазы или что-то очень твердое. Я вспомнил редкоземельные металлы. Заинтересовавшись его блеском в свете лампы, не удержался и, затаив дыхание, провел пальцем по поверхности, изучая серебристую, слегка грубоватую структуру. Мне и раньше приходилось видеть подобные металлы — самарий, обладающий сильными магнитными качествами, особенно в сочетании с кобальтом. Такие металлы нелегко добыть даже в наше время, и я недоумевал, какой же технологией обладали древние египтяне, не говоря уже о том, что эти металлы можно получить, только если знать, как очистить руду. Но я слышал, что в Древнем Египте к металлургии относились с глубоким почтением. Изабелла рассказывала, что египтяне верили, будто происходящие в металлах естественные химические процессы обладают такой силой, что способны изменить судьбу беднейшего крестьянина и вознести его на трон самого могущественного фараона. Что-то вроде древнейшей алхимии. Эта мысль показалась мне интересной, особенно после того, как я узнал, что древние египтяне использовали в своих ритуалах получаемое из метеоритов и тектитов [17]магнитное железо и считали такие металлы священными. Может быть, и астрариум сделан из чего-то подобного? Мое исследование было прервано шквалом криков за окном. Накинув на артефакт шарф, я подскочил к подоконнику и посмотрел сквозь щель в жалюзи. Ибрагим спорил с мужчиной, поставлявшим нам топливо для обогрева. Я прислушался: они ругались по поводу счета. Закрыв жалюзи, я вернулся к столу, но сердце все еще колотилось от страха.