Рисунки на крови - Поппи З. Брайт Страница 30

Всю ночь он неуклонно держал путь па северо-восток. Проскочив в два часа Пасадену, он намеревался двигаться прямо на Джексонвилль, но вынужден был свернуть с трассы — там стоял указатель поворота на городок под названием Ту Эгг. Возможно, Заху не придется больше ступить на землю Флориды; он просто должен поглядеть на прощание на эти «Два яйца».

Но в ранние утренние часы городок выглядел жутковато даже для флоридской глуши. Дома в центре все были как будто построены в начале пятидесятых — в период ложного процветания и поддельного оптимизма космической эры. Вот колонна из плексигласа и хромовая арка, и памятник почке, и модный тогда знак атома. Но сейчас эти поразительные конструкции были заброшены, отодвинуты в прошлое вакуумом охлажденного силикона конца тысячелетия. Водоотталкивающая краска на них поблекла и шелушится, их некогда дивные спирали и россыпи звезд ржавеют и отваливаются.

Здания словно покачивались и кивали, клонились над улицей, словно пытались затянуть Заха в свой стерильный сон. Улица была полна мусора, скомканных пакетов из закусочных и рваных газет, плывших по ветру будто бесцельные призраки. Болото наступало на город со всех сторон; язычки стоячей воды лизали тротуары, пустые стоянки прорастали осокой. Было в этом городке что-то от начальной сцены посадки вертолета в «Дне мертвецов», снятой на порушенных декорациях к «Джетсонсам»: запустение, в котором могут восстать разлагающиеся трупы на фоне декораций столь же безвкусных и печальных, сколь позабытый мультфильм.

Зах поспешил убраться из Ту Эгг. Полчаса спустя он пересек границу штата Джорджия.

Теперь, если верить дорожным указателям, которые он едва различал, поскольку еще перед выездом на побережье перед глазами у него уже плыло от усталости, Зах был на Тайби-Айленд. Расположенной к востоку от Саванны, Тайби был дешевым курортом, в летние месяцы забитым работягами и семьями «среднего класса». Сам «остров» представлял собой улей приморских мотелей, забегаловок с жареными креветками, палаток торговцев ракушками и вездесущих индийских магазинчиков с неизменным ассортиментом одежды из марлевки, благовоний, устаревших рок-плакатов, дешевых украшений и всякой всячины для употребления наркотиков.

В эти ранние часы почти все было закрыто. Заплатив наличными за номер в «Приморском замке на колесах», Зах припарковал машину позади здания цвета «пепто-бисмол» и вышел на пляж. Атлантический океан выглядел темным и пасмурным, не совсем синевато-серым, не совсем зеленым. Хлещущая о волнорезы пена напоминала выдавленные из баллончика взбитые сливки — жидкая, невкусная (непривлекательная) и неестественная. А песок — в сто раз хуже той желтоватой пудры на Заливе — серый, и мокрый, и тяжелый, как ил, как мелкозем. Поковыряв песчаный холмик носком кроссовки, Зах обнаружил сломанную пластмассовую лопатку, обертку от карамели в шоколаде, скрипящий песком липкий ком использованного презерватива. Он вновь нагреб песка на всю эту человеческую грязь, глядя, как мутный водопад песка лишь наполовину скрывает мусор.

Он думал, что океан успокоит его расшатанные нервы. Вместо этого бесконечные перекаты упругой водной массы заставили его сжаться, вызвав ощущение потерянности, словно само это место предназначалось не для него. К тому же он думал, что на пляже будут другие тинейджеры или он сможет слиться с толпой или хотя бы сойти за отдыхающего. Но в такую рань пляж был почти пуст, а те немногие, кого он видел, были пары среднего возраста или ужасно молодые родители с ордами карапузов. Даже когда Зах снял рубашку, чтобы подставить под новорожденное солнце бледную спину и плечи, он чувствовал себя таким же неприметным, как Сид Вишез на баптистском ужине.

До него начало доходить, как мало он вообще знает о жизни за пределами Нового Орлеана. Но это не страшно: умом и интуицией он это взломает.

Пол словом «взлом» Зах понимал манипуляции любой сложной системой, как в выражении «Никак не врублюсь, во что одеться, поэтому пойду в клуб в махровом халате». При этом сложная система могла быть числами на экране или реле и последовательным чередованием сигналов в телефонной сети при оплате счетов или отборе кодов. Такие системы были механическими, и их нужно было всего лишь выучить. Поворотным моментом было то — и многие хакеры как будто этого не сознавали, потому многие и воспринимали их такими придурками не от мира сего, — что мир, и все разумные существа в нем, и миллиарды историй их жизни составляли самую замысловатую, самую захватывающую систему из всех.

Поднявшись с серого песка, Зах подошел к кромке воды. Линзы его очков поймали и усилили прямые солнечные лучи, от чего в глазах защипало и выступили слезы. Тем лучше — ему все равно хотелось плакать. Налетевший бриз с привкусом мокрого песка и сырой нефти поймал его волосы и откинул их с лица, высушил слабый пот, выступивший у него на лбу и верхней губе. Слезы и ветер хорошо подходили друг другу.

Зах оглядел пляж, прослеживая взглядом линию слияния песка и воды, пока она не влилась в бесконечность. К югу протянулась цепочка морских островов Джорджии, где язык и богатая культура народа гулла иссохли за последние сто лет, как тростник, так и не сплетенный в корзинки, как бесчисленные магические корни, из которых так и не вырезали защищающие «руки». К северу Атлантическое побережье простерлось на тысячи миль тем же пенным серым океаном, тянущимся до самых невероятно токсичных песков Нью-Йорка и Нью-Джерси.

Вскоре пляж начал заполняться людьми, и Зах понял, что здесь ему с толпой никогда не слиться. Работяги с чахлыми усиками в «семейных» трусах на завязках, их «старушки» с обесцвеченными, надушенными перманентами, целлюлитными задницами и пугающим, будто дубленым загаром, дети — отвратные копии, своих родителей в стандартных прикидах а-ля ниндзя-мутант — все пялились на Заха так, словно видели что-то гадкое, выброшенное ночью волной на берег и еще не смытое назад в океан.

Пора было на боковую, чтобы с наступлением темноты свалить из этого тухлого места.

Вернувшись в свой номер в «Приморском замке», Зах стянул пропитанные потом штаны, положил очки на ночной столик и заполз в двуспальную кровать. Не первой молодости простыни были чистыми и свежими. Соорудив себе гнездо из подушек, Зах закрыл глаза, почувствовал, как по всему телу волнами прокатывается восхитительная усталость, вспомнил парнишку по имени Лист и внезапно понял, что у него такая эрекция, которая теперь и за миллион лет не даст ему заснуть — и надеяться нечего.

Перегнувшись через край кровати, Зах порылся в одной из сумок, выудил цепочку синих пластиковых пакетиков и оторвал один. Он избегал презервативов для секса, если партнер не настаивал — а многие из его новоорлеанских любовников настаивали; он был известен не одной только интересной бледностью и загадочными доходами (одну категорию обитателей Французского квартала это сочетание убеждало в том, что Зах — вампир, а совершенно другую — в том, что он умирает от СПИДа и наверстывает свое, пока может). Но он всегда пользовался ими для мастурбации. Ни один пока не порвался, а на взгляд Заха, он истратил не одну тысячу.

Приладив скользкий чехольчик на головку члена, он растянул его, одновременно опуская вниз руку и воображая, что это рот Листа. Вес простыни стал руками Листа, дополнительная подушка — худым телом мальчишки, прижатым к его груди. Но когда он кончал, Лист растворился, и Зах увидел до боли синюю волну, разбивающуюся и вспенивающуюся на чистом белом песке.