Миссия Девы - Сергей Пономаренко Страница 30

Проснулся от холода — костер начал затухать. Последнее, что он успел увидеть, — золотого ирода, отблескивающего в свете костра, занесшего над ним руку с кинжалом.

«Да это же…» — пронзила мысль за мгновение до того, как кинжал вошел в сердце.

Рассвет застал Беату рыдающей, стоящей на коленях перед телом мертвого Василия, уже окоченевшего. В пяти шагах от нее валялась золотая маска. Она не помнила, как все это произошло, пришла в себя с окровавленными руками, с золотой маской на лице, возле тела убитого ею мужа. Беата с отвращением сорвала маску и отбросила подальше, но уже ничего не могла изменить — не повернуть время вспять. Она попыталась выкопать кинжалом могилу, но замерзшая земля не поддавалась. Единственное, что она смогла сделать, — это прикрыть ветками тело, а сверху набросала снега.

Беата решила попроситься в ближайший католический монастырь послушницей, чтобы в дальнейшем принять постриг, стать монахиней, но прежде направилась в выстроенный Василием посад, взяла людей и вернулась за телом мужа. Дикие звери все же добрались до спрятанного тела и сильно его изуродовали. На ночь тело оставили в недавно срубленной часовенке — мог ли догадываться Василий, когда задумывал ее поставить, что для себя старается?

Беата послала в разные концы посыльных со строгим наказом найти священника, пообещав за это щедрую награду, — ведь не могли же все сгинуть от басурман?! На себя наложила добровольное наказание — находиться у гроба мужа до тех пор, пока не приведут священника, сколько бы для этого не потребовалось дней и ночей.

С замирающим сердцем Беата осталась одна у гроба при свете свечей. Удивительным было то, что зверье, истерзав его тело, не тронуло лицо. Полученных увечий не было видно под одеждой, а чисто вымытое лицо с подвязанным косынкой подбородком стало безмятежно спокойным, отрешенным от всего земного. Она пала перед гробом на колени и при колеблющемся свете свечей стала читать молитвы, какие только помнила. Древнегреческий смешивался с латынью, но это ее не тревожило — ведь Бог один, и только сами люди виновны в искусственном разделении веры. Она не отводила взгляда от его лица, и ей показалось, что безмятежность сменила маска суровости. Она бы не удивилась, если бы он на мгновение ожил, чтобы покарать ее своей десницей и вновь упокоиться, даже в глубине души ожидала этого. Но мщение все не свершалось, и в этом была высшая справедливость: мука душевная сильнее и дольше, чем миг физической кары.

Целую ночь она плакала и молилась у его гроба, а затем решилась — тайно спрятала золотую маску под его изуродованным телом, как бы прося у него этим прощения и одновременно избавляясь от сатанинского лика. Видно, ее мольбы дошли до неба, так как уже на следующее утро привезли монаха, чудом выжившего при разграблении Печерского монастыря, и тот прочитал заупокойную над свежей могилой Василия. Его похоронили возле часовни, дав начало кладбищу. На девятый день Беата, никому ничего не сказав, ушла, взяла лишь немного серебра на дорогу, а оставшееся решила принести в дар монастырю, в котором примет постриг.

Через две недели блужданий она нашла приют в женском монастыре католического ордена Сестер Непорочного Зачатия Девы Марии, но уже через неделю поняла, что монашкой ей не быть — она носила ребенка Василия. В посад она не вернулась, а так и осталась в монастыре, не гнушаясь никакой черной работы. У нее родился мальчик, которого она также назвала Василием, мечтая, что он выберет духовную стезю. Но ее надеждам не суждено было исполниться — шестнадцати лет от роду он сбежал из монастыря, выбрав себе долю воина.

Беата приняла постриг, взяв имя Анна-Мария, и увидела сына лишь через тридцать лет, будучи тяжело больной. Она имела с ним долгий разговор с глазу на глаз, после чего он вскоре уехал. Через два дня сестра Анна-Мария умерла и была похоронена на монастырском кладбище.

* * *

Мара, придя в сознание, с трудом выползла из дома — ее тело было чужим, она ослабела от потери крови. С Подола надвигался пожар, который был уже близок, охватывая дом за домом на Боричевом узвозе. По улице метались ее кони, они ржали от страха, раздували ноздри и бешено вращали глазами. Мара собрала все оставшиеся силы и поднялась, борясь с ужасной болью в спине, удивляясь тому, что еще жива. Но жажда жизни заставляла ее бороться до конца.

«Умереть было бы просто — труднее жить ради мести, ради возвращения маски богини Девы, ради чего погибли последние соплеменники, даровав мне одной жизнь, ради моей дочери, рожденной от вождя Тиурга». Свистом ей удалось подозвать своего верного Куюка, и на нем она вырвалась из пекла. Она поскакала в Верхний город, где пожар шел на убыль, так как там дома стояли не так плотно, как на Подоле. Дальнейшее она помнила смутно, а потом сознание покинуло ее.

Пришла в себя в низкой землянке. Бородатый мужчина большого роста о чем-то горячо спорил с монахом — маленьким, сухоньким, с длинной седой бородой и такими же волосами.

— Где я? — спросила она по-гречески, и, как потом узнала, этим спасла свою жизнь.

Ее нашел возле Козиного болота, недалеко от Крещатицких ворот, отец Феодор. Рядом с ней стояла ее лошадь. Отец Феодор погрузил ее на лошадь, которую под уздцы привел к землянке Степана, где нашел приют после разгрома Никольско-Пустынного монастыря. Увидев на Маре татарскую одежду, Степан хотел оставить басурманку поганую околевать от холода и ран, ни на какие христианские доводы человеколюбивого отца Феодора не соглашаясь. Услышав греческую речь, отец Феодор попросил Степана подождать, пока он расспросит девушку. Мара, смекнув, как себя вести, рассказала выдуманную историю, будто она родом из Лигурии, вместе с мужем-купцом гостила на генуэзском дворе, когда случилось нападение татар. Двор разгромили, но мужу удалось ее переодеть в татарина, чтобы спасти, а сам он погиб. Она, раненная, чудом выбралась из горящего города. Ее истории поверили, и отец Феодор занялся ее лечением — поил отварами разных кореньев, прикладывал травы на рану, и Мара пошла понемногу на поправку.

— Жизнь для человека — таинство, Божий дар, — любил приговаривать отец Феодор. — Надо жить ради самой жизни, ценить все, что она дает: хоть радость, хоть горе.

Через месяц она смогла понемногу выходить на воздух, но была очень слаба, чтобы снова отправиться на поиски Беаты, скрывающей у себя золотую маску.

Несмотря на страшный разгром, который учинили татары в городе, казалось, уничтожив все живое, жизнь стала понемногу возвращаться. Некоторые успели покинуть город еще до штурма, другим удалось спрятаться, избежать полона и смерти. Тысячелетний Киев проявлял невероятную живучесть, вновь наполнялся людьми, они отстраивали дома, ликвидировали последствия пожара. Правда, это было делом не одного года.

Сожженный дотла Никольско-Пустынный монастырь не оправился от страшной беды, его обитатели частично погибли, а частично были угнаны в неволю. Те монахи, которым чудом удалось избежать этой участи, переходили в другие, постепенно возрождающиеся монастыри. Отец Феодор нашел себе пристанище в пещерах Китаевского монастыря, но продолжал изредка навещать Мару, приносил лечебные отвары. Маре пришлось жить в землянке отшельника-старообрядца Степана, отгородив угол ситцевой занавеской, так как другого пристанища не было. Отношения со Степаном у нее не сложились с момента ее появления в землянке: они молча сосуществовали, а время от времени Мара замечала, что он сердито на нее смотрит. После того как отец Феодор перешел в монастырь и они остались вдвоем, Мара почувствовала, что обстановка стала накаляться, но не могла покинуть это жилище, не узнав, где скрывается Беата.