Песнь теней - С. Джей-Джонс Страница 3

Маэстро Антониус умер. Я в Вене.

Приезжай скорее.

«Приезжай скорее». Слова моего брата смотрят на нас со страницы, суровые и простые, но мы с Констанцей не можем сойтись во мнении, что именно они означают. Я решила, что это вызов. Бабушка думала иначе.

– Запрещаешь что? – возразила я. – Написать Йозефу ответ?

– Потакать твоему брату в этой прихоти! – Обвинительным жестом Констанца энергично ткнула в лежащее на столе между нами письмо, а затем махнула рукой в сторону темной улицы, неизвестности за нашим порогом. – Этой… музыкальной чепухе!

– Чепухе? – спросила мама, резко прекратив отскребать кастрюли и сковороды. – Какая чепуха, Констанца? Ты имеешь в виду его карьеру?

В прошлом году мой брат оставил привычный для него мир, чтобы воплотить свои мечты – наши мечты – и стать всемирно известным скрипачом. На протяжении нескольких поколений гостиница была семейным хлебом и маслом, а музыка всегда была нашей жизненной силой. Когда-то папа служил придворным музыкантом в Зальцбурге, где и повстречал маму, в те времена – певицу в труппе. Но все это случилось прежде, чем папина расточительность и мотовство загнали его обратно в баварскую лесную глушь. Йозеф был самым лучшим и ярким из нас, самым образованным, самым дисциплинированным, самым талантливым, и он смог то, что все мы, остальные, не сделали или не могли сделать: сбежал.

– Не твоего ума дело, – сорвалась на невестку Констанца. – Не суй свой длинный нос в дела, в которых ничего не смыслишь.

– Это и мои дела тоже, – парировала мама, раздувая ноздри. Обычно она была хладнокровной, спокойной и собранной, но наша бабушка знала, чем ее задеть. – Йозеф – мой сын.

– Он принадлежит Эрлькёнигу, – пробормотала Констанца, и в ее темных глазах лихорадочно засверкали искры веры. – А не тебе.

Мама закатила глаза и вернулась к мытью посуды.

– Хватит нести всякую околесицу о гоблинах, старая ведьма. Йозеф уже слишком взрослый для этих дурацких сказок.

– Скажи об этом ей! – Констанца подняла свой скрюченный палец и направила его на меня с такой силой, что мне в грудь будто ударила молния. – Она верит. Она знает. Она несет на своей душе отпечаток прикосновений Короля гоблинов.

Беспокойная дрожь пробежала по моей спине, ледяные пальцы заскользили по коже. Я ничего не сказала, но почувствовала на себе любопытный взгляд Кете. Прежде она вместе с мамой насмехалась над суеверной болтовней нашей бабушки, но со временем моя сестра изменилась.

Я изменилась.

– Мы должны подумать о будущем Йозефа, – спокойно сказала я. – О том, что ему нужно.

Но что было нужно моему брату? Письмо пришло лишь накануне, а я уже зачитала его до дыр, и оно затерлось от моих вопросов, которые я не задала и на которые не получила ответа. «Приезжай скорее». Что он имел в виду? Присоединиться к нему? Как? Зачем?

– Что нужно Йозефу, – сказала Констанца, – так это вернуться домой.

– И зачем это моему сыну возвращаться домой? – спросила мама, злобно атакуя старые ржавые пятна на помятой кастрюле.

Мы с Кете переглянулись, но продолжили молча заниматься делом.

– То-то и оно, что незачем, – горько продолжила она. – Это лишь долгое и изнурительное путешествие в богадельню. – Она бросила щетку, которая упала с неожиданно громким стуком, и мыльными пальцами сжала переносицу. Борозда между ее бровей появилась и исчезла, как делала постоянно со дня папиной смерти, с каждым днем становясь все глубже.

– И оставить Йозефа одного? – спросила я. – Что он будет делать так далеко и без друзей?

Мама прикусила губу.

– Что, по-твоему, мы должны сделать?

У меня не было ответа. Нам не хватало средств ни на то, чтобы поехать к нему, ни на то, чтобы отправить его домой.

– Нет, – решительно заявила мама, покачав головой. – Йозефу лучше остаться в Вене. Попытать счастья, проявить себя и оставить свой след в мире, как предначертано Господом.

– Важно не то, что предначертано Господом, – мрачно произнесла Констанца, – а то, чего требуют Древние законы. Если вы обманом лишите их жертвы, то расплачиваться будем мы все. Нагрянет Охота и принесет с собой смерть, погибель и разрушение.

Кто-то вскрикнул от боли. Я с беспокойством оглянулась и увидела, как Кете посасывает костяшки пальцев в том месте, где случайно порезалась ножом. Она торопливо продолжила готовить обед и принялась нарезать сырое тесто для лапши, но теперь ее руки дрожали. Я взялась готовить spätzle вместо сестры, а она благодарно отошла в сторону жарить лук.

Мама с отвращением фыркнула:

– Только не это снова.

Они с Констанцей были на ножах с тех пор, как я их помню, и их пререкания стали таким же привычным фоном, как гаммы, которые репетировал Йозеф. Даже папе не удалось их примирить, поскольку он всегда прислушивался к матери и не спешил принимать сторону жены.

– Не будь я уверена в том, что тебе, занудной гарпии, уготован комфортный насест в Аду, я бы молилась о твоей вечной душе.

Констанца шлепнула ладонью по столу, заставив письмо – и всех нас – подпрыгнуть.

– Как ты не понимаешь, что я пытаюсь спасти душу Йозефа? – закричала она, брызгая слюной.

Мы были ошеломлены. Несмотря на свою раздражительную и вспыльчивую натуру, Констанца редко выходила из себя. Она была по-своему последовательной и надежной, как метроном, шагающий туда-сюда в интервале между пренебрежением и презрением. Наша бабушка была устрашающей, а не пугливой.

В моей голове раздался голос брата. «Я здесь родился. Я должен здесь умереть».

Я небрежно бросила лапшу в кастрюлю и ошпарилась брызгами кипятка. Из глубин памяти всплыл незваный образ угольно-черных глаз на лице с резкими чертами.

– Девочка, – хриплым голосом промолвила Констанца, глядя на меня в упор. – Ты знаешь, какой он.

Я ничего не ответила. Мы с Кете продолжали готовить. Гробовую тишину в кухне нарушало лишь бульканье кипящей воды и шипение поджаривающегося лука.

– Что? – спросила мама. – Что ты имеешь в виду?

Кете посмотрела на меня искоса, но я как ни в чем не бывало растягивала spätzle и бросала лапшу в сковороду с луком.

– Да о чем ты говоришь, ради всего святого? – спросила мама. Она повернулась ко мне. – Лизель?

Я знаком попросила Кете принести мне тарелки и начала накрывать на стол.

– Ну? – усмехнулась Констанца. – Что скажешь, девчушка?

«Ты знаешь, какой он».

Я подумала о беспечных надеждах, о мольбах, которые я бросала в темноту, будучи ребенком, – мечтах о красоте, признании, похвале, но ни одно из них не было таким лихорадочным и отчаянным, как желание, которое я загадывала ночами, пронизанными надрывным плачем моего братика. Кете, Йозеф и я – мы все в детстве заразились скарлатиной. Кете и я были постарше, а Йозеф – совсем еще младенцем. Для меня и сестры худшее осталось позади, а вот брат, переболев, стал другим ребенком.