Остров Смертушкин - Марьяна Романова Страница 3

Смертушку простому смертному не видно, зато ее присутствие явственно ощущается, и разделившему с ней радость чаепития становится вдруг как-то не по себе – в груди холодок набухает, по жилам разливается состояние почти ласковой приятной тоски. Хочется даже тарелку с бутербродом отодвинуть, подойти к окну и взглянуть вдаль – как будто мокрые крыши московских домов, упирающиеся в размазанный горизонт, и есть та самая Вечность.

Смертушка и в офис тащится за своим будущим гостем. Тот сидит на своем рабочем месте, шуршит бумажками, ссорится с коллегами, ходит на какие-то совещания, подписывает какие-то документы с верой, что они действительно важны. А Смертушка стоит чуть поодаль, не вмешивается и качает снисходительно головой, мол, был бы ты, братец, изящнее устроен, послал бы в известное место все эти бумажки и совещания, отправился бы к старому пруду в подмосковном дачном поселке да посидел бы хоть пару часиков на берегу. В детстве тот пруд казался тебе морем, и ты верил, что на его илистом дне лежит не дырявый резиновый сапог дачного сторожа Петровича, а пиратский клад, и ты строил замечательный плот из прогнивших досок и отважно вступал в схватку со стихией, а упитанные жабы воспевали твои подвиги. И ты ухитрялся просочиться между Сциллой – бабушкой, вооруженной пучком свежей крапивы и угрожающей отхлестать за то, что опять испачкал штаны, и Харибдой – милой русоволосой соседской девочкой, которой ты запланировал подарить тот самый пиратский клад, когда его обнаружишь. Только ни в коем случае нельзя, чтобы она увидела, как смешно ты балансируешь посреди грязного пруда на самодельном плоту. Ты потом часто вспоминал и пруд, и девочку – и всегда при этом у тебя появлялась улыбка. Пруд высох, стал мелким и маленьким, дачный сторож Петрович насмерть замерз, уснув пьяным в сугробе, бабушка до последних лет держалась молодцом, а потом некая мрачная генетическая программа бросила ее на растерзание каким-то опухолям, которые в считаные дни сожрали и ее тело, и ее рассудок. Нежная русоволосая девочка набрала тридцать лишних килограммов, и из ее спокойных серых глаз ушла пленительная грусть, уступив место тому коктейлю эмоций, который обычно называют «бабьей тоской». И волосы волшебные она коротко подстригла и выкрасила в желто-белый цвет. Однажды ты встретил ее на улице и не узнал, она сама подошла поздороваться, и ты потом даже пива домой купил и весь вечер им утешался, и даже радовался, что не нашел тогда клад и не подарил ей. А то теперь было бы жутко обидно, что твоим детским сокровищем владеет эта бабища с лицом, похожим на изрытую кратерами лунную поверхность. В ту последнюю свою земную минуту, когда я, Смерть, вручу тебе билет без возврата и ты с удивлением и страхом прочитаешь направление, ты пожалеешь, что не съездил в тот дачный поселок. Зря ты сидишь голодный и сутулый, важничаешь, и экран твоего компьютера мерцает холодно, как владыка времени Сатурн.

Иногда кто-то из коллег чувствует Смертушкино присутствие – обычно такой свидетельницей становится какая-нибудь молоденькая секретарша с невнятным гуманитарным образованием, трепетным сердцем и скучной жизнью. Она обнимает худенькими руками себя за плечи и говорит: «Что-то холодом повеяло. Кто-то форточку открыл?»

И кто-нибудь, например, румяная бухгалтерша с сытым простеньким личиком и сложной прической, отвечает: «Да тут духота! Просто не жрешь ничего, вот и мерзнешь всё время. На вот, возьми пирожок, сама пекла!»

Смертушка и домой за бедолагой притащится, уютно устроится в соседнем кресле, пока он будет жевать разогретое в микроволновке картофельное пюре с котлетами под убаюкивающее бормотание новостного канала. На экране Смертушка и своих увидит, улыбнется ностальгически – вот там был военный переворот, в результате которого в ее белые земли эмигрировало больше сотни человек, а вот там – землетрясение.

Приговоренный доест ужин, нехотя помоет тарелку и отправится спать, уверенный, что завтра колесо сансары привычно провернется в заданной траектории, и всё повторится – утренний чай, офис, прогулка от метро под легкими снежинками. Но почти уснув, вдруг поймает ледяной взгляд и даже почти не испугается, хотя сразу же все поймет, и Смертушка будет с ним ласкова, прикроет его веки холодной ладошкой, и тогда он увидит ее вотчину – тот самый остров, на котором, в свое время, каждый из родившихся получит вечную прописку. Вот что писал поэт о загадочном острове.

Но на смену девяностым годам пришли энергичные нулевые, карточные домики рухнули, на их месте появились очертания воздушных замков, всё изменилось, большинство «желтых» газет кануло в Лету, и про древнюю сказочку об острове Смертушкин все постепенно забыли.

* * *

Ночь мучила духотой, было трудно дышать. Горячий желейный воздух одуряюще кружил голову ароматом распускающихся к закату ночных цветов. Тело покрывалось соленой пленкой конденсата. Любой случайный сквозняк воспринимался дыханием бога, дарующего благодать. Но Патрика, валяющегося на земле, била крупная дрожь, как будто его тело подчинялось другим, инопланетным ритмам. Прижав колени к груди и обняв себя руками, он пытался хоть как-то согреться. Его спутанное сознание было похоже на замусоренный пруд. Иногда среди горячего температурного морока, растворявшего любое побуждение к мышлению, перед его внутренним взором всплывали конкретные образы.

Женское улыбающееся лицо…

Серые глаза, веснушки на вздернутом носу, белесые ресницы. Это жена, Мария. Интересно, что она подумала, когда он не вернулся в город к назначенному сроку? Почувствовало ли ее сердце, что он в беде? Или она легко поверила в то, что его растворила беспечная, лишенная якоря и ответственности жизнь, к которой он так стремился?

Если и так, сам виноват…

Последние месяцы у них были натянутые отношения. Кризис семи лет, говорят психологи. Пройдет. Они оба ждали. Но время шло, а становилось только хуже. Лицо Марии, которым он когда-то украдкой любовался на рассвете, когда она еще спала, теперь вызывало только раздражение. Как и ее голос. И слова, которые она говорила. Ее мелкие придирки. Ее зацикленность на желании продолжить род. Патрик был бы не против, если бы в их семье появился ребенок, но он не был готов прилагать к этому искусственные усилия. Мария же каждую неделю бегала по новомодным врачам, пила какие-то травы, из-за которых ее дыхание пахло старинной аптекой, а после секса (который случался все реже и реже) подолгу лежала с закинутыми на стену ногами. Из их жизни ушла тонкость восприятия друг друга, спонтанность, любовная загадка – основа алхимического коктейля отношений.

И вот в какой-то момент он не выдержал. Воспитанный строгими католиками (пусть и находился в сложных отношениях с небесами), он бы никогда не стал изменять жене. Но однажды просто сказал: «Мне нужно время». Мария не спорила. Она была рада – удовлетворенно смотрела, как он укладывает рубашки и шлепанцы в огромную спортивную сумку. Возможно, у нее был любовник. Патрик снял небольшую квартиру-студию. Но спустя непродолжительное время понял, что такого рода одиночество вряд ли залечит его раны, и тогда придумал это путешествие.

Патрик сказал Марии правду – он хочет отправиться на экваториальный остров и там успокоиться, подумать о жизни, и особенно о той кривой тропинке, которая семь лет назад привела к нему Марию. Для чего всё это было нужно? В случайности Патрик не верил, предпочитая воспринимать мир сложным хитросплетением причин и следствий. Уже у двери Мария остановила его и спросила, на какой срок он ее покидает? Он ответил: «Я пока не знаю. Может быть, недели на три. Может быть, полтора месяца. Где-то так. Я тебе позвоню». В самолет он садился в инфантильном предвкушении чуда. Мечтал о белоснежном песке, измолотом ветрами в консистенцию пудры. О пляжных барах, в которых играют регги и подают разбавленный свежим ананасовым соком ром. О девушках с нежной соленой кожей и глубокими, как августовское небо, глазами. О том, как он примерит на свои поникшие плечи чужую радостную беззаботную жизнь.