Песня кукушки - Фрэнсис Хардинг Страница 3

— Снова Пен! На этот раз она вырвала половину страниц из дневника Трисс. И не открывает дверь. Мне кажется, она подперла ее какой-то мебелью.

— Если она хочет сидеть в заточении, пусть, — ответил отец. — Рано или поздно ей придется выйти и ответить за свои поступки. И она это знает.

Все это было произнесено четко и громко — наверняка для того, чтобы быть услышанным.

Мать Трисс снова вернулась в ее комнату.

— Ох, лягушонок, мне так жаль. Что ж… надеюсь, она просто спрятала страницы, и мы вклеим их обратно, когда найдем. — Она села на кровать рядом с Трисс, вздохнула и внимательно посмотрела в чемодан. — Дорогая, давай убедимся, что больше ничего не пропало.

Как оказалось, исчезли и другие вещи. Расческа Трисс, ее фотография верхом на ослике на пляже и носовой платок, на котором она с гордостью вышила свое имя.

— Я знаю, что все это было у тебя вчера перед несчастным случаем, — пробормотала мама. — Ты делала записи в дневнике. Я помогала тебе расчесать волосы. Ох, Пен! Не знаю, почему она мучает тебя, милая.

Зрелище истерзанного дневника наполнило Трисс тем же самым леденящим неуютным чувством, что и упоминание о Гриммере. Она испугалась, сама не зная почему, и не хотела об этом думать. «Все в порядке, — сказала она сама себе. — Просто Пен глупая и жестокая».

Трисс подумала, что ей следовало бы разозлиться, но, по правде говоря, в том, что вместо нее сердились родители, было что-то успокаивающее и знакомое. Такое чувство, словно она свернулась клубочком внутри каштановой кожуры под защитой ее пушистой мягкости, а колючки торчат наружу. Как подсказывала память, это был обычный ход вещей. Теперь, если она скривит губы, словно собираясь заплакать, все домочадцы забегают вокруг нее, пытаясь ее успокоить… И, даже не собираясь это делать, она почувствовала, как ее лицо искажается плаксивой гримасой.

— О Трисс! — Мать обняла ее. — Ты голодна? Есть грибной суп, как ты любишь, и пирог с мясом и почками, если сможешь проглотить хоть кусочек. А может, рулет с джемом? И консервированные груши?

Неуютное сосущее чувство в желудке Трисс усилилось при одной мысли о еде, и она поняла, что зверски голодна. Она кивнула. Мать поднялась на второй этаж и постучала в дверь Пен в надежде выманить ее на обед. Даже из своей комнаты Трисс слышала пронзительные неразборчивые протесты сестры.

— …Не пойду… Она ненастоящая… вы все слепые…

Мать вернулась с едва заметным выражением недовольства на лице.

— Это чересчур даже для Пен. Не припомню, чтобы она когда-нибудь отказывалась от еды. — Она взглянула на Трисс с утомленной улыбкой. — Что ж, по крайней мере, тебе не придется терпеть ее упрямство.

Оказалось, Трисс смогла не просто «проглотить кусочек». Как только она увидела поднос с тарелкой супа и хрустящими булочками, ее руки затряслись. Все вокруг перестало иметь значение. Едва поднос оказался у нее на коленях, она не могла больше себя контролировать, рассыпая крошки, разрывая булочки и запихивая их себе в рот. Куски хлеба сухо перекатывались у нее на языке и хрустели на зубах. Суп исчез в мгновение ока, и она едва заметила, что он обжигает губы. Пирог, картофель и помидоры были уничтожены в голодной лихорадке, за ними последовали рулет, груши и большая порция миндального пирожного. Только когда она потянулась за добавкой пирожного, мать придержала ее за запястье.

— Трисс, Трисс! Милая, я так рада, что к тебе быстро вернулся аппетит, но тебе будет плохо!

Трисс недоуменно уставилась на нее, и постепенно комната вернулась в фокус. Она не чувствовала, что объелась. Она вполне могла бы управиться с еще одним куском пирожного размером со слона. Ее испачканные руки все еще тряслись, но она заставила себя вытереться салфеткой и сжала ладони между коленей, чтобы не схватить что-нибудь еще. Тем временем в дверях показалась голова отца, он вопросительно взглянул на мать.

— Селеста, — его голос был подчеркнуто тихим и мягким, — можно тебя на пару слов? — Он бросил взгляд на Трисс и ласково ей улыбнулся.

Мать помогла Трисс лечь в постель, забрала поднос и вышла из комнаты, унося теплоту, спокойствие и запах пудры для лица. Как только дверь закрылась, Трисс снова оказалась в когтях паники. Что-то в голосе отца вызвало у нее тревогу.

«Можно тебя на пару слов? Туда, где Трисс нас не услышит?»

Она сглотнула, отодвинула одеяла и скользнула на пол. Ноги слушались плохо, но она была не так слаба, как ожидала. Она тихо прокралась к двери и приоткрыла ее. Отсюда она могла слышать голоса в гостиной.

— …И инспектор обещал поспрашивать в деревне на случай, если кто-то видел, как она упала в воду. — У ее отца был глубокий приятный голос с хрипотцой, вызвавший у Трисс ассоциации с грубым мехом. — Он только что заходил поговорить. Прошлым вечером на закате кто-то из местных шел мимо луга. Они не видели Трисс около Гриммера, но заметили двух мужчин на берегу. Невысокого в котелке и рослого в сером пальто. А на дороге около луга была припаркована машина, Селеста.

— Какая машина? — спросила мать приглушенным тоном человека, который уже знает ответ.

— Большой черный «даймлер».

Повисла длинная пауза.

— Это не может быть он. — Теперь ее мать говорила быстро, высоким голосом, словно портновские ножницы обрезали ее слова так, чтобы они стали короткими и испуганными. — Вероятно, это просто совпадение, в мире не один «даймлер»…

— В этих краях? В деревне вряд ли найдется две таких машины. Кто может позволить себе «даймлер»?

— Ты сказал, что все кончено! — Голос матери становился выше и тревожнее, словно свисток закипающего чайника. — Ты сказал, что обрубил с ним все связи!

— Я сказал, что покончил с ним, и теперь он это знает, если читал свежие газеты. Но, возможно, он еще не покончил со мной.