Обращенные - Дэвид Сосновски Страница 25

А смертные девочки?

Кажется, девочка у меня по-прежнему одна. Она стоит тут же, среди всего этого добра. При виде меня она улыбается и запускает ручонку в коробку «Графа Чокулы». И моргает с набитым ртом — счастливый маленький домушник.

— Исузу? — говорю я, поплотнее закутываясь в свой купальный халат. — Откуда это все взялось?

Не переставая жевать, она указывает куда-то вниз.

— Внизу? — переспрашиваю я. — Ты все это взяла внизу?

Она кивает. Жует. Тянется за второй горсткой несвежего шоколада.

— И как это называется? — я потрясаю руками — жест мольбы, к которому я никогда не прибегаю при общении с равными себе.

Исузу сглатывает.

— «Пробежаться по магазинам», — отвечает она.

— «Пробежаться по магазинам»… — повторяю я.

— «Посмотреть на витрины», — добавляет она.

И внезапно я это вижу — как наяву. Их. Исузу и ее мама, которые отправляются «пробежаться по магазинам», на Безумную Дневную Распродажу. Феджин и Ловкий Плут [33]— вот кем предстают они, обчищающие дома вампиров и гастрономы под прикрытием солнечного света, с помощью кирпичей. И нельзя сказать, что они не имеют на это права.

— Исузу, — говорю я, изо всех сил пытаясь сохранять спокойствие. — Мне еще жить с этими людьми.

— Они не люди, — возражает Исузу, и я могу только представить лекции ее мамочки, с которых, должно быть, все и начиналось. — Они вампиры.

— Как я?

Мой Ловкий Плут только пожимает плечами. Это пожатие плеч означает: «ага, уверена, как бы то ни было». Пожатие плеч, которое говорит, что это дело смертных, и я тут не при чем.

Возможно, идея с наручниками была не такой уж идиотской… в конечном счете. Я продолжаю не-убивать Исузу.

Это после того, как я запер ее в ванной. И после того, как я пошел вниз, чтобы уделить немного времени соседям с первого этажа, изображая потрясение и выражая сочувствие по поводу их выбитых окон и разграбленных квартир. «Как такое могло случиться?»

Это главное, что все они хотят знать. Я недоверчиво покачиваю головой, но не предлагаю никаких вариантов. Я достаточно насмотрелся полицейских сериалов, чтобы знать: если вы начинаете строить предположения, даже дураку будет ясно, что вы пытаетесь замести следы. Значит, никаких гипотез. Я просто взираю на зубчатые отверстия в зеркальных стеклах на их окнах и бормочу: «охренительно», с чем каждый в значительной степени согласен.

Кроме того, я знакомлюсь с местом преступления, как бы мимоходом отмечая, что Исузу не оставила никаких очевидных улик, а главное, не сделала ничего, что указывало бы на мою причастность к этому делу. И, конечно, ничто, за исключением выбора времени, не дает повода кричать «смертные!!!» К счастью, с таким же успехом можно было бы кричать «снежный человек». Следствие сосредоточится на попытке представить, каким образом некто умудрился обставить дело так, чтобы это можно было свалить на смертных.

Но, конечно, Исузу и ее мама не уникальны. Конечно, есть смертные, которые сбежали с «ферм», о которых знает каждый, но никто не говорит. Их нет.

Причины, по которым возможно существование ферм, по которым оно разрешено — обеспеченность клиентов, имеющих связи в высшем обществе. Но не только. Еще это строжайший контроль над продукцией. Лаборатории по производству биологического оружия не были и в половину столь активными сторонниками политики сдерживания, как фермы. Никто не покидает ферму, унося с собой свою легкую смертную закуску. Никто. Все происходит исключительно на месте и по предварительной договоренности. Вы приходите к ним. Вы пользуетесь их помещениями или их охотничьим заповедником. Потому что меньше всего мы нуждаемся в банде диких смертных, которые носятся по всей округе, ночью прячутся в норах, а днем роются в наших домах и выясняют, где и когда свести счеты с теми из нас, кого не смогли ограбить. Нет больше охотников на вампиров. Мы были там, сделали это. Победили. И меньше всего на свете хотим потерять наш с таким трудом завоеванный мир.

Значит, нет. Я только пощелкиваю языком, покачиваю головой и оставляю своих соседей ломать голову над тем, как Снежному человеку удалось скрыться с их добром. Вернувшись к себе в квартиру, я продолжаю не-убивать Исузу и устанавливаю некоторые дополнительные правила — что делать, а что не делать, когда живешь не в норе.

В конце концов, я начинаю разглядывать трофеи Исузу, как разглядывают мертвую птичку.

Пища для домашних любимцев еще пригодится. Все остальное — вещи, которые мне не нужны, которые мне не нравятся, но их вручили мне в качестве причудливого символа привязанности. Кот приносит хозяину дохлую крысу. Несомненно, до сих пор она ничего такого не делала, но теперь сделала, и я вынужден признать, что это добрый знак. Она благодарит меня. Она приносит мне подарки. Она рассматривает меня как сообщника — точно так же, как свою маму.

К сожалению, никакая гениальная мысль не приходит мне в голову, пока я не начинаю размышлять вслух о том, каким образом я мог бы наказать ее. Исузу выслушивает меня стойко, как настоящий солдат, но ее губы дрожат, и с этим она ничего не может поделать. Она закусывает губу, пытаясь удержать своими тупыми зубками, но бесполезно. И в один прекрасный момент…

Хорошо, каждый знает, что мускулы губы непосредственно связаны со слезными протоками. И ее глаза начинают блестеть, наполняются до краев и проливаются единственной бесценной слезой, которая улиткой сползает по щеке, чтобы быть пойманной уголком дрожащей губы, с которой все началось. Эта слеза — словно капля смазки в заевший механизм дрожащих мышц, которые начинаю дрожать еще сильнее, что порождает новые слезы. Сильнее дрожь, больше слез…

Я опять все сделал неправильно.

Я прибегаю к успокоительным призывам типа «ничто не должно выйти за пределы этих стен», которые могут оказаться ужасней, чем более громкий ор, особенно для того, к кому эти призывы обращены. И — раз! Я понимаю, что вижу ситуацию неправильно. До меня доходит: все это — все это — происходит не потому, что Исузу — маленькая смертная вампироненавистница. Или малолетняя преступница. Это даже не скрытая попытка стравить меня с соседями и, возможно, добиться моего ареста. Нет. Это потому, что мой свет, мой единственный свет, пытается сообщить мне, дорогому, как сильно он любит меня. Я так думаю. Я надеюсь.

Возможно, «любит» — это слишком сильно сказано. Возможно, уместнее было бы говорить о «симпатии». Но определенно не о «ненависти».

Вот что это такое. Это потому, что Исузу совершенно не склонна ненавидеть меня до мозга костей. И это — надо признать — уже кое-что.

В итоге я прекращаю орать. И начинаю срочно выбираться на ровную дорогу, которая кратчайшим путем уведет меня от разноса, который я только что учинил. Если бы все это случилось до Великого Сальто-Мортале, это был бы путь в магазин игрушек, причем мы отправились бы туда со следующим ударом моего повинного сердца. Если бы это случилось тогда, из магазина игрушек мы отправились бы в кафе-мороженое, в кондитерскую и, независимо от этого, в ресторан быстрого питания, где подают самое мерзкое, самое сальное дерьмо, которое при любых других обстоятельствах запрещено. Вот что я сделал бы, случись все это прежде. Но это случилось теперь. Новый мир — не старый мир, и он не приспособлен для того, чтобы помогать плохим родителям — или не-родителям — заглаживать свою вину.