З.Л.О. - Антон Соя Страница 22

— Я сегодня после работы случайно столкнулась с Алиной в магазине. Она стояла в черных очках, а рука в гипсе. Я приперла ее к стенке, и она мне все рассказала. Михаил — запойный, месяц пишет иконы — неделю пьет. Пьет до белой горячки. Воет и гоняется за ней по дому с тем, что под руку попадется. Алина Соню к маме отправляет, а сама с этим придурком сидит, боится, что он насмерть убьется.

— А что он ее убьет, она не боится?

— Говорит, на все воля Божья. Это крест ее, и она его будет нести до конца. Заканчивается все либо капельницей, либо психиатрической «скорой». Только в дурку она его ни за что не положит. Он же гений. Ему писать надо.

— А подшить его?

— Ты что, как можно?! А вдруг его дар пропадет!

— Что ж дары так вслепую раздаются! — расстроился Следак.

— Вот так, — сказала Вера, — и живут все десять лет. Надо тебе Кобылиныча к нему послать. Пусть его попугает. Пусть пообещает вторую руку ему оторвать, если он опять Алину обидит.

Следак еще никогда не видел Веру такой возмущенной.

— Зачем Кобылиныча? Я сам с ним поговорю.

Но поговорить с Михаилом ему не удалось, потому что через час к ним пришла почувствовавшая беду Алина. Она бухнулась Следаку в ноги и стала умолять не говорить Михаилу, что она про него рассказала. Она очень любила мужа, боготворила его талант, он был добрым, хорошим, но его искусство требовало такой самоотдачи, что он не мог не пить. Зато потом, приходя в себя, он просил у Алины прощения на коленях и месяц ходил кротким и тихим. Следак послушался ее и не пошел говорить с Михаилом. А зря. Следующий его приступ случился не по расписанию, а через две недели. И напился до чертиков Михаил моментально. Может быть, водка попалась паленая, может, мозг ослаб. Только в этот злосчастный раз Алина не успела отправить Соню к родителям и вынуждена была выскочить с ней на улицу, спасаясь от разъяренного мужа. Она захлопнула дверь в его комнату, где он все крушил, не щадя в том числе и собственных икон, а потом вышел в окно пятого этажа, разбив его ногой. Скорее всего, в пьяном бреду он перепутал окно со стеклянной дверью в комнату.

Алина с Соней после похорон Михаила уехали жить к дальним родственникам на Псковщину, не оставив никаких координат. Отец Константин объяснил Следаку, что это дьявол не давал покоя душе Михаила, изводя его великий талант, не давая творить добро и чудеса. Слаб оказался Михаил, и Следака вполне удовлетворила эта версия, но в храмы, расписанные Михаилом и его коллегами, на какое-то время желание ходить у него пропало. Божия Матерь, писанная Михаилом, осталась висеть на стене их с Верой спальни, снять ее рука не поднялась, но мечтать о том, как она поможет им с ребенком, они перестали. Только, глядя на нее, вздыхали каждый раз по солнечной Соне и воздушной Алине.

Последним кирпичом в стене между Следаком и Церковью стала встреча со старым знакомым, человеком из прошлого, неким Червонцем. В девяностые Следак и Кобыла с трудом повязали его, тогда бригадира «ленинских». Работала такая отмороженная бригада на Юго-Западе. Червонец был блатной, бывший разгонщик, пять ходок — одиннадцать лет отсидки к сорока годам. Бригада его занималась в том числе и подставой машин. Как-то раз подставили ребята Червонца свой «мерин» не под ту «тачилу». Вывалились из нее четверо нормальных пацанов поперек себя шире, назвались борцами и вместо того, чтобы отвалить бабла за окорябанный «мерс», забили стрелку у себя в спортзале. Дело-то копеечное, могли краями разойтись, тихо и мирно. Но не зря себе «ленинские» дурную славу годами зарабатывали. Нужно планку-то держать. Приехали они вчетвером — три торпеды и Червонец — на стрелку, там человек двадцать борцов разминается, к разговору готовятся. А терки не получилось. Потому как «ленинские» без разговоров достали из черных кожанок АКСУшки, в простонародье «сучки», и прямо в зале покрошили молодых спортсменов в мелкую капусту. Ни за что. Просто настроение у Червонца плохое выпало, похмелье тяжелое. А среди борцов пять человек в сборную города по греко-римской борьбе входили, а один вообще чемпионом Европы был. Потом погрузили их в микроавтобус, как запихали — непонятно, увезли на городскую свалку и сожгли.

Когда сожженный, полный тел автобус нашли — в городе началась паника. Даже для того времени жестокость была выдающаяся, а наглость и цинизм — беспримерный. Место для зала борцы выбрали глухое, на самой окраине, так что сразу «ленинцы» не спалились. Может, их вообще тогда бы и не вычислили, да языки за зубами не смогли сдержать, стали хвастаться перед братками, понторезы дешевые! Ну и сдали их при случае. Червонцу сразу свой человек из ментовки стукнул, что его вложили, и сказал, кто болтанул. Он быстро тех троих, что в зале шмаляли с ним, в расход пустил за длинные языки. А сам на дно лег, на самое злачное что ни на есть дно. Спрятался урка на цыганской наркохате в Сосновом Бору — там его и взяли Немец с Кобылой. Сам-то Червонец, убитый герычем, лежал себе спокойно, а вот с телохранителями его случилось в войнушку поиграть, две пули из бронежилета Следак потом выковырял. А Червонца пришлось на руках выносить, совсем закайфовался. В результате ничего по убитым борцам предъявить ему не удалось — свидетелей не осталось, и сел Червонец на пару лет за хранение оружия. С каким же неожиданным омерзением Следак увидел перед собой круглую усатую рожу старого бандита, выходящего из его любимой церкви. Следак хотел развернуться и уйти, но поздно. Червонец узнал его и осклабился свежей металлокерамикой:

— Ой какие люди! Опер Блок! Какими судьбами? Живой ведь, ментяра.

— Я уже давно не опер.

— А хоть бы и не опер. У меня глаз — алмаз. Хоть я тогда обкумаренный был, а рожи ваши на всю жизнь сфотографировал. Ну и нашли мне вас потом. Досье подогнали. И твое, и Кобылинского.

— Чего ж не убили нас?

— Видишь, откуда выхожу? То-то. Поэтому и не убили. Простил я вас по-христиански. Работа у вас волчья. Я теперь цивильный бизнесмен, автостоянки у меня, Блок. Если работа нужна, звони — возьму охранником. Зарплата лучше, чем у вас, волков.

— Спасибо, не надо.

— Чего ты бычишь, Блок? Время выпало нам лихое. Старое будешь поминать, глаз не хватит. Надо жить сегодняшним днем.

— Сегодняшним днем — я б тебя на пожизненку раскрутил, упырина, — не сдержался Следак.

Двое амбалов, бесшумными тенями образовавшиеся по бокам Червонца, с напряженной тоской в маленьких глазках уставились на него.

— Ишь какой! — ничуть не обиделся Червонец. — Точно, вспомнил, ты ж теперь у нас следак! Не кипишуй, Блок! Сходи вон к отцу Константину, выговорись, успокойся, с такими нервами долго не протянешь, Блок. Свекла лопнет. Батюшка-то у нас здесь замечательный, добрый поп.

— Ты батюшку своими грязными лапами не трожь! Хоть что-то святое людям оставьте, хапуги.

— А я и не трогаю. Я помогаю. И церкви, и батюшке, и людям. А надо будет, и тебе помогу, следак. Вот батюшке дом недавно в Юкках купили, у него ж сыновей сколько. Теперь и от города близко, и благодать. Дом хороший и участок двадцать соток с часовенкой. Не стыдно теперь к нему в гости заехать…