Семь храмов - Милош Урбан Страница 22

Голос повторял чье-то имя. Кого-то звал. Да, я не ошибся. Бросившись к соседней скамье, я притулился за ней. Имя прозвучало снова, более отчетливо, но все еще не совсем ясно. Я прополз вдоль ряда скамеек к исповедальне и оттуда оглядел храм. Голос усилился, он был глухим и надрывным и звучал словно из земных недр. А вскоре я кое-что и увидел: за колонной возле ризницы, совсем рядом с тем местом, где я только что стоял, виднелась какая-то фигура, преграждая мне путь к двери. Женский силуэт, светлый абрис, выделяющийся на фоне полумрака северного нефа. Зов повторился. Сдавленный голос полнился страданием, обращенным не вовне, но внутрь — к ушам, которые не слышат. В нем не было надежды — и это пугало больше всего.

Я вслушивался, оставаясь недвижимым, готовый пуститься наутек, если в храме появится кто-нибудь еще. Но мы были одни: я и эта женщина, она за колонной, спиной ко мне, я — скрытый исповедальней. В храме царила тишина, прерываемая только женскими возгласами. Мне вспомнилась одна уловка, виденная когда-то в кино. Достав из кармана кошелек, я извлек оттуда пятикроновую монету: ее-то наверняка будет слышно. Желая отвлечь внимание женщины, я бросил монетку как можно дальше, в направлении Корнельской часовни в южном нефе. Удар молота о наковальню не наделал бы больше шума; пять крон со звоном запрыгали по плитам пола, отскочили от нескольких колонн, от нервюр, от решетки хора. Монета уже давно куда-нибудь закатилась, но по-прежнему продолжала звенеть, подобно колоколу.

Женщина не обернулась.

— Шимон, — ее голос слился с металлическим позвякиванием.

Теперь наконец я начал понимать.

Набравшись храбрости, я вышел из своего укрытия. Первый шаг, второй, третий. Я видел, как она одета: желто-коричневый плащ с белым капюшоном, достигавшим пола. Девятый, десятый, одиннадцатый шаг. Я увидел, что она хрупкая, что она склонила голову, что сжала руки перед собой. Двенадцать, тринадцать.

— Госпожа, — произнес я слабым голосом. Что дрожало у меня сильнее — голос или колени? Мне невольно вспомнилось то недавнее утро, когда я так же вот окликнул другую женщину возле храма Святого Аполлинария. — Госпожа, вы меня слышите? — Она не отвечала. Я взял немного в сторону, чтобы обойти ее и заглянуть в лицо. Но она вновь повернулась ко мне спиной. Я сделал вторую попытку — и с тем же успехом. Невероятно — она не желает мне показываться! Она поворачивалась то влево, то вправо, словно флюгер. Может, это Розета, подумал я, Розета, которая решила подшутить надо мной? Но я знал, что это не она. Ни голос, ни хрупкая фигурка не могли принадлежать Розете.

По спине у меня бежали мурашки. Я невольно поднес руку ко лбу: на нем выступил холодный пот. Женщина теперь стояла неподвижно, ее опущенные плечи не вздрагивали. Я знал, что делать: путь наружу свободен, стоит только подскочить к распахнутой двери в ризницу и выбежать вон. Да, так я и поступлю. Но вместо этого — против своей воли — стремительно вытянул руку, чтобы коснуться плеча под плащом… и рука моя ударилась о колонну.

Нет, не о колонну. О дерево. И как это я только мог перепутать его с колонной? А на чем же я стою? Плиты пола исчезли, вокруг простираются зеленые луга. Трава в храме?.. Подивившись этому обстоятельству, я потер глаза. Потом задрал голову: ни окон, ни потолка нет и в помине. Белые высокие облака, между ними — сияющее небо, синевой режущее взор, который ожидал наткнуться на серые своды. Смотрю вокруг и вижу, что стою на отвратительной поляне, поросшей железными и каменными цветами. Храм, где я должен был бы находиться, возвышается немного дальше, пресбитерий вгрызается в кладбище, и я дрожу в окружении крестов. За забором виднеется сад — я разглядел кусок лужайки и высокую нарядную теплицу, похожую на прозрачный военный шатер. За ветвями фруктовых деревьев чернеют окна пресбитерия.

Прямо возле ног замечаю могилу, над ней — железный крест. На поржавевшем куске жести видны искривленные буквы. Я не могу их разобрать. И тем не менее я знаю эту надпись, могу повторить ее наизусть: «Внемлите вести о скорбном чуде, о Лохмаре, что выбросил из окна сына моего Шимона…»

Голова у меня кружится, клонится на заросшее надгробье, и я не в силах помешать.

— Вы бормочете что-то несвязное, друг мой, я подумал, это обморок…

Кто-то стоит надо мной, кто-то другой легонько шлепает меня по щекам. Великан с приятным голосом, девушка с вопросом в глазах.

Я был в храме. Сидел, привалившись спиной к колонне, в северном нефе, совсем рядом с ризницей. У меня стучало в висках и сжимался желудок.

— Это все спертый воздух, — сказала Розета и сунула мне пакетик с конфетами. — Ты сделал всего несколько шагов, покачнулся и начал падать. Ты бы расшибся, не будь поблизости этой колонны. А так ты изящно, как в кино, съехал по ней спиной. Может, у тебя низкое давление?

— Где вы были? Я вас искал.

— Шли следом за тобой. Когда ты потерял сознание, мы не успели подхватить тебя.

— Не может быть, я долго был тут один.

— Тебе показалось.

— Объясните, почему вы остались снаружи? Вы приготовили мне ловушку?

Они переглянулись, слегка улыбаясь.

— Да нет же, мы от вас не отставали. Мне очень жаль, что я не смог подхватить вас, когда вы падали, но это случилось совершенно неожиданно.

Гмюнд говорил это с горестным видом, однако я заметил, что происшествие его обрадовало.

— Вы что, не видели эту женщину? — накинулся я на них.

Они опять переглянулись.

— Вам померещилось, — сказал Гмюнд. Он походил на человека, хоронившего кого-то из родных. В одной руке у него была шляпа, другой он сжимал зонтик и трость. И Розета обнажила голову — вот уж не ждал я от полицейского такого жеста. — Интересный, однако, вам приснился сон, — продолжал рыцарь. — «Внемлите вести о скорбном чуде, о Лохмаре, что выбросил из окна сына моего Шимона…» На этом вы остановились. А дальше там вот как: «Великая скорбь поразила меня, его мать, в самое сердце». Так звучит целиком эта эпитафия, написанная три века назад на могиле паренька, погибшего у подножия колокольни. Как раз того, о котором я вам рассказывал. Наверное, вы где-то ее прочитали, потому что не припоминаю, чтобы я цитировал эту надпись. Да, разумеется, за церковью прежде находилось кладбище. Кладбище и сад, который со временем заглох, так что позже в нем пасли скот. Просто буколическая картинка — Штепан, колокольня, Лонгин и Все Святые, между ними бродят овцы, а вокруг расстилаются многочисленные поля. Поистине благодатный край. Кладбище потом уничтожили, а от садов осталась лишь пара деревьев.

Я недоверчиво покосился на него, но он не обращал на меня внимания. Повернувшись, он направился к алтарю. Розета сунула в рот конфетку и пошла в другую сторону. Я медленно поднимался с пола. Злился я на себя жутко, особенно бесило меня то, что Розета совершенно не удивилась, словно ничего другого от меня ждать и не приходилось. И Гмюнд тоже. Если так, то недолго же я на него проработаю.

— Мокер! — прокричал рыцарь так, что все вокруг задрожало. — Что бы мы без него делали? — Он стоял перед алтарем и показывал на окна. — Видите вот эти окружья? А вон те готические изломы окон центрального нефа — так вот, знаете ли вы, что оставило здесь барокко и что пришлось исправлять Мокеру? Круглые окошки!