Дистанция спасения - Саманта Швеблин Страница 2

– Когда Давид родился, он был похож на солнышко.

– Кто бы сомневался! – говорю я и сразу прикусываю язык, поняв, что до поры до времени мне лучше помалкивать.

– Когда мне в первый раз дали его подержать, я ужасно расстроилась. Мне втемяшилось в голову, что у него нет одного пальца на руке. – При этом воспоминании она улыбается, сжав сигарету губами, потом закуривает. – Но медсестра объяснила, что такое случается после наркоза – человеку запросто может что-то пригрезиться. И пока я дважды не пересчитала все его десять пальчиков, не поверила, что они у него в порядке. А вот теперь я что угодно отдала бы за то, чтобы проблема свелась к тому, что у Давида всего лишь недостает одного пальца.

– А что с ним такое?

– Он был похож на солнышко, Аманда, правда, на самое настоящее солнышко. Целый день улыбался. А больше всего ему нравилось, когда мы отправлялись куда-нибудь гулять. И еще страшно любил площадь в поселке, до безумия любил, даже когда был еще совсем крошкой. Ты сама уже видела, что с коляской здесь у нас проехать немыслимо. По поселку – легко, но отсюда до площади надо идти мимо ферм и всяких придорожных развалюх – грязь по колено, но ему так нравилось бывать в поселке, что я до трех лет таскала его туда на закорках, а это целых двенадцать куадр ^[1]. Когда он видел горку, начинал визжать от счастья. Господи, ну где же в этой машине пепельница?

Она под панелью. Я вытащила пепельницу и дала ей.

– Тогда-то Давид и заболел, примерно шесть лет тому назад. Время было для нас непростое. Я только что пошла работать на ферму к Сотомайору. В первый раз в жизни устроилась на работу. Мне было поручено вести у него бухгалтерию, хотя, если честно, никакой бухгалтерией там и не пахло. В основном я приводила в порядок всякие бумаги, ну и помогала что-то подсчитывать, однако работа была для меня еще и своего рода развлечением. К тому же приходилось часто бывать в поселке, решать там разные вопросы, а значит, появлялся повод принарядиться. Ты-то приехала из столицы, у вас в большом городе все по-другому, а здесь для наведения красоты нужен повод, вот работа мне его и давала.

– А твой муж?

– Омар разводил лошадей. Да, ты не ослышалась, он занимался разведением лошадей. Но тогда Омар был совсем другим.

– Кажется, я его видела, когда мы выходили с Ниной погулять. Он проехал мимо на пикапе, я поздоровалась, а он не ответил.

– Ничего удивительного, теперь Омар стал таким, – сказала Карла, мотнув головой. – Когда мы с ним познакомились, он еще улыбался – и разводил скаковых лошадей. Держал их на другом конце поселка, за озером, но, когда я забеременела, он все свое хозяйство перевел сюда. Здешний дом принадлежал моим старикам. Омар обещал, что, если ему привалит удача, денег у нас будет полным-полно, и тогда мы отремонтируем и даже перестроим наш дом. А я, знаешь, о чем мечтала? Постелить на пол ковры. Да, смех один, конечно, если вспомнить, где мы живем… У Омара были две прекрасные кобылы, от них родились Тристеса Кейт и Гамуса Фина, но их он к тому времени уже продал, они участвовали в скачках, да и до сих участвуют – то в Палермо, то в Сан-Исидро. Потом родились еще две кобылки и один жеребчик, но как звали этих, хоть убей, не помню. Чтобы наладить такой бизнес, надо иметь хорошего жеребца-производителя, и Омар умудрялся арендовать на время самого лучшего. Часть нашего участка он отгородил для кобыл, сзади сделал загон для жеребят, посеял люцерну и только потом, уже со спокойным сердцем, взялся строить конюшню. Договор был такой: ему, по его просьбе, на два-три дня отдавали вроде как в аренду производителя. А когда приходило время продавать жеребят, четверть вырученных денег доставалась хозяину коня. Сумма получалась очень серьезная, потому что, если производитель хороший и за жеребятами ухаживают как следует, каждый будет стоить от двухсот тысяч песо до двухсот пятидесяти. Ну вот, взяли мы как-то к себе этого расчудесного коня. Омар, само собой, целый день глаз с него не спускал, ходил следом как зомби, чтобы успеть посчитать, сколько раз тот покроет каждую кобылу. Муж никуда из дому не отлучался, ждал, пока я вернусь со своей работы у Сотомайора, и тогда наступала моя очередь приглядывать за жеребцом. Я из кухни то и дело посматривала в окно, проверяла, там он или нет. Так вот, мыла я как-то днем посуду, и вдруг что-то меня словно кольнуло: а ведь жеребца-то уж какое-то время не видно. Кинулась к другому окну, потом к тому, откуда участок за домом как на ладони, – нигде нет. Кобылы на месте, а жеребца точно черт унес. Хватаю на руки Давида – а он только-только ходить как следует научился и все старался не отставать от меня: куда я, туда и он – и выбегаю во двор. Тут долго гадать не приходится: конь, он или есть, или его нет. Нашему, судя по всему, что-то в башку взбрело, вот он и перемахнул через ограду. Странно, конечно, но иногда и такое случается. Пошла я к конюшне, молясь Богу, чтобы конь туда забрел, однако и в конюшне его не нашла. Тут я подумала про ручей – он у нас совсем маленький, но если чуть пониже спуститься, конь напиться сможет, а отсюда его видно не будет. Помню, Давид все спрашивал, что такое да что такое, но я посадила его к себе на закорки – и бегом. Сынок крепко обнял меня за шею, и голосок у него то и дело срывался, потому что я как бешеная носилась туда-сюда. Вдруг Давид как закричит: “Мама, вон он”. И вправду жеребец стоял там, у ручья, и пил воду. Теперь-то Давид меня мамой больше не называет. Ну вот, спустились мы пониже, и Давид попросил, чтобы я его на землю поставила. Я велела к коню близко не подходить. А сама стала потихоньку, мелкими-мелкими шажочками к нему подбираться. Жеребец сперва пятился от меня, но мне терпения не занимать, и скоро он уже вроде бы перестал дичиться. Наконец удалось-таки схватить его за повод. Вот счастье-то! До сих пор прекрасно помню, как у меня от сердца отлегло и я вслух сказала: “Если бы я тебя потеряла, сукин ты сын, все равно что потеряла бы свой дом!” Знаешь, Аманда, это можно было сравнить с тем, как я подумала, что у Давида не хватает одного пальчика на руке. Говорят же: “Нет ничего хуже, чем свой дом потерять”. Но потом, когда случаются вещи пострашнее, рада была бы не только дом, но и жизнь свою отдать, лишь бы повернуть время вспять и попасть опять в то самое мгновение – чтобы бросить повод проклятого коня.

Я слышу, как в нашем доме хлопнула дверь, затянутая москитной сеткой, и мы с Карлой разом поворачиваем головы в ту сторону. На пороге стоит Нина со своим кротом. Она еще не до конца проснулась и, наверное, только поэтому не испугалась, когда сразу нас с Карлой не обнаружила. Нина делает несколько шагов, так и не расставаясь с кротом, цепляется за перила и очень старательно одолевает три ступени, которые отделяют галерею от травы. Карла снова откидывается на спинку сиденья и наблюдает за ней через зеркало заднего вида, но при этом не произносит ни слова. Нина смотрит на свои ноги. После нашего приезда сюда у нее появилась новая забава – она пытается ухватить траву пальцами ног, сперва растопыривая их, а потом сжимая.

– Давид присел на корточки прямо в ручье, так что тапочки у него промокли насквозь, а еще он успел обмакнуть руки в воду и теперь облизывал пальцы. И тут я увидела мертвую птицу. Она лежала совсем рядом с Давидом, буквально в шаге от него, не больше. Я крикнула, чтобы он немедленно вставал, сын тоже испугался, быстро поднялся на ноги, но от страха тут же плюхнулся попкой в воду. Бедный мой Давид. Я подошла к нему, потянув коня за повод, тот ржал и идти за мной не желал, я же старалась изловчиться, чтобы подхватить сына одной рукой, а потом, сражаясь с обоими, с конем и ребенком, еще и вскарабкаться вверх по склону. Омару я ни о чем рассказывать не стала. Зачем? Что было, то прошло, и теперь все в порядке. Но только вот конь на следующее утро не смог подняться. “А жеребца-то нет, – поначалу сказал Омар, – удрал, видно”. И я чуть не призналась, что накануне конь тоже убегал, но тут Омар увидел, что тот лежит на выпасе. “Фу-ты, черт”, – только и сказал Омар. У жеребца веки распухли так, что не было видно глаз. Губы, ноздри – вся морда – тоже сильно распухли, настолько, что он стал похож на какое-то другое животное, вернее, на какое-то чудовище. Сил у него совсем не осталось, только и мог что жалобно стонать, а Омар сказал, что сердце у коня колотится как локомотив. Он велел срочно вызвать ветеринара. Тут уж и кто-то из соседей прибежал, все страшно переполошились, суетились, носились туда-сюда, а я почувствовала такое отчаяние, что и сказать нельзя. Вернулась в дом, схватила на руки Давида, хотя он еще спал в своей кроватке, заперлась у себя в комнате, легла с ним на постель, прижала сына к себе и начала молиться. Молилась я как безумная, как никогда в жизни не молилась. Ты, наверное, удивляешься, почему я сразу не кинулась за помощью, вместо того чтобы запираться в спальне, но ведь порой человек просто не успевает осознать всю глубину катастрофы. Чем бы ни отравился конь, тем же самым наверняка отравился и мой Давид, и если конь умирает, Давида тоже не спасти. Я это знала, потому что и прежде понаслушалась и понагляделась много всякого-разного в нашем поселке. Короче, времени у меня оставалось совсем мало – несколько часов, а то и несколько минут, – чтобы принять решение. А сельский доктор? Да когда бы он к нам явился, этот доктор, если и на службу в пункт скорой помощи редко вовремя приходит? Надо было срочно найти кого-то, кто спасет жизнь моему ребенку, любой ценой спасет ему жизнь.