Витторио-вампир - Энн Райс Страница 2

Вы сочтете меня прагматичным, дерзким, временами шокирующим.Но мне не остается ничего другого, кроме как в полной мере использовать весьарсенал имеющихся в моем распоряжении средств описания. К тому же хочунапомнить, что английский ныне не является языком одной страны – и даже недвух, не трех и не четырех, – он стал языком всего современного мира, отзахолустий штата Теннесси до самых отдаленных кельтских островов и даже многонаселенныхкрупных городов Австралии и Новой Зеландии.

Я – человек эпохи Возрождения. А это значит, что я начистолишен предрассудков, привык глубоко вникать во все, с чем сталкиваюсь, и безпредубеждения впитывать в себя любые полученные знания. Этим же объясняется имоя твердая уверенность в том, что всеми моими действиями руководит некаявысшая сила.

Что же касается моего родного итальянского… Произнесите моеимя – Витторио – и прислушайтесь к его мягкому звучанию, вдохните этот языксловно аромат, исходящий от других имен в моем повествовании… Этот язык кромепрочего удивительно мелодичен, сравните, например, английское слово stone с еготрехсложным аналогом pi-ea-tra. [1] Никогда на земле несуществовало более нежного языка. Я до сих пор говорю на всех других наречияхмира с тем итальянским акцентом, который еще и сегодня можно услышать на улицахФлоренции.

А то обстоятельство, что мои англоговорящие жертвы, несмотряна такой акцент, считают мои льстивые речи столь привлекательными и воздаютпохвалы моему мягкому, глянцевитому итальянскому произношению, служит мнепостоянным источником блаженства.

Но притом я отнюдь не счастливец. Не думайте так обо мне.

Ради того, чтобы поведать о счастливом вампире, я не стал быписать книгу.

У меня кроме сердца есть еще и разум, а под внешнейутонченностью и изысканностью неземного облика, коим я обязан, конечно же,некой высшей силе, скрывается та непостижимая, таинственная субстанция, которуюсреди людей принято называть душой и которой я, несомненно, обладаю. Никакоеколичество испитой крови не способно уничтожить мою бессмертную душу ипревратить меня в заурядного преуспевающего выходца с того света.

Ладно. Не в этом дело. Я готов начать.

Разве что прежде не могу не процитировать несколько строк изпроизведения удивительного но, к сожалению, забытого писателя Шеридана Ле Фаню,уроженца Дублина, умершего в 1873 году. Обратите внимание на свежесть языка ина потрясающую эмоциональную выразительность произнесенного в состоянии тревогимонолога капитана Бартона – терзаемого духами героя рассказа «Домочадец»,одного из множества блестяще написанных автором повествований о привидениях.

«Сколь ни сильны были мои сомнения в достоверности того, чтонас учили обозначать словом «откровение», один из фактов, для меня абсолютнонесомненных, состоит в том, что за пределами нашего мира действительнопростирается другой, бесплотный мир – некая система, деятельность которой изсострадания обычно скрыта от нас; и эта предположительно существующаясистема иногда лишь частично, и притом весьма пагубным образом, раскрываетсяперед нами. Я уверен… Я знаю… Бог существует – ужасный Бог… И возмездиенастигнет виновных самыми таинственными и непостижимыми путями – черезпосредничества самые неопределенные и чудовищные… Существует некая бесплотнаясистема – великий Боже, сколь глубоко я убежден в этом! – системапорочная, безжалостная, всемогущая. Она преследует меня, и отныне я вечно будуиспытывать страдания проклятых!»

Что вы думаете об этом?

Я лично глубоко потрясен этими выражениями и едва лиосмелюсь назвать нашего Бога «ужасным» или нашу систему «порочной». Однако,судя по всему, в этих словах слышится отзвук неумолимой истины, и, хотя онипредставляют собой плод художественного вымысла, в эмоциональном накале им неоткажешь.

Они весьма значимы для меня, потому что на мне самом лежитстрашное проклятие, весьма особенное и совершенно необычное для вампира.Уверен, другие вампиры не переживают ничего подобного. Но из-за проклятиястрадаем все мы, будь то люди или вампиры, – словом, все те, кто умеетчувствовать и не утратил способности плакать. Мы знаем, что проклятие давит нанас непереносимым бременем и что в нашем распоряжении нет ничего, способногопротивостоять этой силе и притягательности этого знания.

В конце книги мы можем вновь вернуться к этой теме.Посмотрим, какие выводы вы сделаете из моего повествования.

Вечереет. Остатки былого великолепия самой высокой башнизамка моего отца все еще дерзко возвышаются на фоне услаждающей глаз картинызвездного неба, и я могу рассмотреть из башенного окна освещенные луннымсиянием холмы и долины Тосканы, да что там – даже мерцающее за шахтами Каррарыморе. Цветущие на крутых склонах девственных гор травы источают нежный аромат –я ощущаю его даже здесь, а в шелковом сумраке ночи ярко вспыхиваютфиолетово-красные или белые стрелы удивительных тосканских ирисов.

Окруженный красотами волшебной природы и словно под еезащитой, я пишу, ожидая того момента, когда полная, но на удивление тусклая имрачная луна покинет меня, затаившись в облаках. И тогда я зажгу, как обычно,полдюжины приготовленных заранее свечей в массивных серебряных канделябрахгрубой работы, некогда стоявших на письменном столе отца – в те времена ещеполновластного хозяина на этой горе и во всех прилегающих селениях и надежногосоюзника в дни мира и войны великого города Флоренции и его неофициальногоправителя. В те незапамятные времена мы были богаты, бесстрашны, любознательныи чрезвычайно довольны собой.

Теперь позвольте мне рассказать о том, что ушло навсегда.