Мертвая зона - Стивен Кинг Страница 18

– Скажите мне по крайней мере одно, – сказал Джонни. Егоголос, казалось, доносился из далекого далека. Внезапно он подумал, что это емупросто необходимо знать. – Ваша ручка. Как она называется?

– Эта? – Браун опустил ее вниз с головокружительной высоты.Голубой пластмассовый корпус, волокнистый кончик. – Она называется фломастер. Атеперь спите, мистер Смит.

Что Джонни и сделал; однако это слово преследовало его восне, подобно какому-то таинственному заклинанию, исполненному дурацкого смысла:фломастер… фломастер… фломастер…

Герберт положил телефонную трубку и долго не отрывал от нееглаз. В соседней комнате гремел телевизор, включенный почти на полную мощность.Орэл Робертc говорил о футболе и исцеляющей любви Иисуса – между футболом игосподом была, наверное, какая-то связь, но Герберт ее не уловил. Из-зателефонного звонка. Голос Орэла гулко гремел. Передача вот-вот закончится, иОрэл напоследок заверит зрителей, что с ними должно случиться что-то хорошее.Очевидно, Орэл прав.

Мой мальчик, думал Герберт. Если Вера молила о чуде, Гербертмолился о том, чтобы сын умер. Но услышана была молитва Веры. Что это значит икак быть теперь? И как новость повлияет на нее?

Он вошел в гостиную. Вера сидела на кушетке. Ее ноги, вмягких розовых шлепанцах, покоились на подушечке. На Вере был старый серыйхалат. Она ела кукурузный початок. Со времени происшествия с Джонни онапополнела почти на сорок фунтов, и давление у нее сильно подскочило. Врачпрописывал ей лекарства, но Вера не хотела их принимать, – если господьпосылает высокое давление, говорила она, пусть так оно и будет. Герберт однаждызаметил, что господь не мешает ей принимать бафферин, когда болит голова. Онаответила своей сладчайшей, страдальческой улыбкой, использовав свое самоесильное оружие: молчание.

– Кто звонил? – спросила она, не отрываясь от телевизора.Орэл обнимал известного полузащитника футбольной команды. Он говорил спритихшей миллионной аудиторией. Полузащитник застенчиво улыбался.

– …и все вы слышали сегодня рассказ этого прекрасногоспортсмена о том, как он попирал свое тело, свой божий храм. И вы слышали…

Герберт выключил телевизор.

– Герберт Смит! – Она выпрямилась и чуть не выплюнула всюкукурузу. – Я смотрю! Это же…

– Джонни очнулся.

– …Орэл Робертc и…

Слова застряли у нее в горле. Она съежилась, будто над нейзанесли руку для удара. Герберт отвернулся, не в силах больше вымолвить нислова, он хотел бы радоваться, но боялся. Очень боялся.

– Джонни… – Она остановилась, сглотнула и начала снова: –Джонни… наш Джонни?

– Да. Он разговаривал с доктором Брауном почти пятнадцатьминут. Это явно не то, о чем они сначала думали… не ложное пробуждение… Онговорит вполне связно. Может двигаться.

– Джонни очнулся?

Она поднесла руки ко рту. Наполовину объеденный кукурузныйпочаток медленно выскользнул из пальцев и шлепнулся на ковер, зерна разлетелисьв разные стороны. Она закрыла руками нижнюю половину лица. Глаза расширялисьвсе больше и больше, и наступил жуткий миг, когда Герберт испугался, что онисейчас выскочат из орбит и повиснут как на ниточках. Потом они закрылись. Верачто-то промяукала зажатым ладонями ртом.

– Вера? Что с тобой?

– О боже, благодарю тебя, да исполнится воля твоя! МойДжонни! Ты вернул мне сына, я знала, ты не останешься глух к моим мольбам… МойДжонни, о боже милостивый, я буду благодарить тебя все дни моей жизни заДжонни… Джонни… ДЖОННИ.

Ее голос превратился в истерический, торжествующий крик.Герберт подошел, схватил жену за отвороты халата и встряхнул. Время вдругсловно пошло вспять, вывернувшись, подобно какой-то странной ткани, наизнанку,они как бы вновь переживали тот вечер, когда им сообщили об автомобильнойкатастрофе – по тому же телефону, в том же месте.

В том же месте с нами вместе, пронеслось у Герберта в головенечто несуразное.

– О боже милосердный, мой Иисус, о мой Джонни… чудо, я жеговорила: чудо…

– Вера, прекрати!

Взгляд ее потемнел, затуманился, стал диковатым.

– Ты недоволен, что он очнулся? После всех этих многолетнихнасмешек надо мной? После всех этих рассказов, что я сумасшедшая?

– Вера, я никому не говорил, что ты сумасшедшая.

– Ты говорил им глазами! – прокричала она. – Но мой бог небыл посрамлен. Разве был, Герберт? Разве был?

– Нет, – сказал он. – Пожалуй, нет.

– Я говорила тебе. Я говорила тебе, что господь предначерталпуть моему Джонни. Теперь ты видишь, как воля божья начинает свершаться. – Онаподнялась. – Я должна поехать к нему. Я должна рассказать ему. – Она направиласьк вешалке, где висело ее пальто, по-видимому забыв, что на ней халат и ночнаярубашка. Лицо ее застыло в экстазе. Герберт вспомнил, как она выглядела в деньих свадьбы, и это было чудно и почти кощунственно. Она втоптала кукурузныезерна в ковер своими розовыми шлепанцами.

– Вера.

– Я должна сказать ему, что предначертание господа…

– Вера.

Она повернулась к нему, но глаза ее казалисьдалекими-далекими, она была вместе с Джонни.

Герберт подошел и положил руки на плечи жены.

– Ты скажешь, что любишь его… что ты молилась… ждала… У когоесть большее право на это? Ты мать. Ты так переживала за сына. Разве я невидел, как ты исстрадалась за последние пять лет? Я не сожалею, что он снова снами, ты не права, не говори так. Я вряд ли буду думать так же, как ты, носовсем не сожалею. Я тоже страдал.

– Страдал? – Ее взгляд выражал жестокость, гордость инедоверие.

– Да. И еще я хочу сказать тебе, Вера. Прошу тебя, перекройобильный фонтан твоих рассуждений о боге, чудесах и великих предначертаниях,пока Джонни не встанет на ноги и полностью не…

– Я буду говорить то, что считаю нужным!

– …придет в себя. Я хочу сказать, что ты должна предоставитьсыну возможность стать самим собой, прежде чем навалишься на него со своимиидеями.

– Ты не имеешь права так говорить со мной! Не имеешь!

– Имею, потому что я отец Джонни, – сказал он сурово. – Бытьможет, я прошу тебя последний раз в жизни. Не становись на дороге сына, Вера.Поняла? Ни ты, ни бог, ни страдающий святой Иисус. Понимаешь?

Она отчужденно смотрела на него и не отвечала.