Обман - Валерио Эванджелисти Страница 17

— Дофина?

— Можете называть ее королевой. За год, проведенный среди чумных больных, вы отстали от жизни. Наш король, к прискорбию, находится при смерти. Он протянет от силы несколько месяцев, может, несколько дней, и ему наследует принц Генрих, а Екатерина — его жена.

— Я ничего об этом не знал, — пробормотал Мишель.

Да, привычка изолироваться от мира и отстраняться от поли гики его подвела. В королевстве менялись порядки, а он и не знал. Что же станется теперь с гугенотами, которые так ненавистны будущим суверенам? Их тоже постигнет участь вальденсов? Дрожь пробежала по телу. Да нет, гугеноты гораздо сильнее горстки горных жителей, резней их не одолеть. Но отчего же в дальнем уголке его сознания всплыл образ крови?

Меркюрен подошел к нему вплотную.

— Теперь ваша очередь, друг мой, — сказан он шутливым тоном, но достаточно решительно, — Как вы сами узнали об Абразаксе?

Мишель сразу насторожился. После печального опыта с Молинасом в Монпелье это слово перестало быть для него гарантией единомыслия. Он притворился, что зевает.

— Мне говорил о нем дед с материнской стороны. Теперь же прошу меня извинить. Я очень устал, а завтра с утра нам предстоит обойти весь город, чтобы доставить больным ваш препарат.

— Воля ваша, — сказал явно разочарованный Меркюрен. Он взял из рук Мишеля книгу и снова спрятал ее в шкафчик.

На следующее утро солнце, сиявшее над Эксом, хотя до весны было еще далеко, словно оповещало о скором конце эпидемии. Больные, которых Мишель и Меркюрен обходили каждый день, выглядели гораздо лучше, и санитары сообщали, что количество умерших ощутимо сокращалось. Город все еще выглядел как призрак, и над ним висела угрожающая тишина, но трупов, но крайней мере на улицах, уже не было. Врачи и санитары, хотя и носили по-прежнему кожаные жилеты, а иногда и колокольчики, привязанные к щиколоткам, уже не боялись прикоснуться к больным руками. Никто больше не жевал чесночные дольки и не дышал никакими эссенциями, кроме тех, что готовил Меркюрен. Теперь свой состав он раздавал еще и в пилюлях.

Ближе к полудню, ко всеобщему удивлению, появился Мейнье д'Опиед, в сопровождении Пьетро Джелидо и перепуганных членов парламента. Однако, прежде чем вернуться во дворец, Мейнье отправился на поиски Мишеля. Он обнаружил его неподалеку от южных ворот города, где тот наблюдал, как могильщики хоронили последних двух умерших в общей могиле, которую он велел выкопать.

Заслышав приближение всадников, Мишель оглянулся и, поклонившись, снял свою квадратную шапочку.

— Господин президент, я рад вас видеть.

— Вы себе не представляете, как я рад.

Мейнье передал лошадь конюху и бегом кинулся к Мишелю. Он стиснул его руки и долго смотрел на него сияющими глазами.

— Друг мой, я знаю, что на Любероне вы вели себя как герой. Но еще больший героизм вы выказали, сражаясь с чумой в этом городе. Если Экс спасен, то только благодаря вам.

Дружелюбие, светившееся в каждой черточке сурового, даже свирепого лица, смутило Мишеля, и он опустил глаза.

— Сударь, к сожалению, окончательно побороть эпидемию пока не удалось. Но если я что-то и сделал, то только благодаря тем, кто работал со мной рядом.

— Ладно, ладно, не умаляйте ваших заслуг. Пик эпидемии миновал. Едва я въехал в город, один из ваших помощников выдал мне таблетки с сильным нежным запахом. Вы вполне заслужили славу великого врача.

Мишель похвалы не оценил. Перед лицом собеседника, у которого все руки в крови, он чувствовал себя скверно. Еще больше его тревожил зловещий Пьетро Джелидо, державшийся поодаль.

— Вы слишком добры, сударь, — ограничился Мишель короткой репликой.

Черные глаза Мейнье слегка затуманились.

— Мне так хотелось наградить вас хотя бы заслуженным отдыхом. Но, к несчастью, у меня для вас два известия: одно хорошее, а другое плохое.

Мишель, хотя и встревожился, отреагировал весело:

— Начните со второго, неприятного.

— Разговор короткий. Лион тоже заражен чумой. Конечно, не сравнить с тем, что творилось здесь, но городской совет умоляет вас приехать на помощь. Узнав о том, что вы совершили в Эксе, власти считают ваше присутствие необходимым.

— Еду непременно.

И все же тень сомнения закралась душу Мишеля. Лион находился вне пределов графства Венессенского, и там не действовали папские гарантии безопасности евреев, обращенных и необращенных. Кроме того, в городе властвовал наводящий трепет великий инквизитор Матье Ори. «Зато, — рассудил он про себя, — заслужить благодарность противника — важный шаг на пути к завоеванию всеобщего уважения».

— Браво, у вас воистину благородная душа! — с жаром воскликнул Мейнье. — Теперь, когда все уже сделано для больных в Эксе, о них позаботятся ваши коллеги.

— Одного из них я бы хотел взять с собой.

— Кого же?

— Жозефа Тюреля Меркюрена, аптекаря.

— О, я его хорошо знаю. Он приятель вашего брата Жана, который меня с ним и познакомил. Я сам попрошу его сопровождать вас и предупрежу парламент Лиона о его прибытии.

Приободрившись, Мишель улыбнулся.

— Ну а теперь, если вас не затруднит, огласите приятное известие.

— Нет ничего проще, — тоже улыбаясь, ответил Мейнье. — Помните Антуана Эскалена дез Эймара, барона де ла Гарда? Доставив на галеры пленных вальденсов, он вернулся к себе в Салон-де-Кро и непременно вас приглашает. Он просил также передать, что вам обеспечено достойное место среди городской знати. Но это еще не все…

— И что же еще? — спросил Мишель, у которого упоминание о Салоне вызвало легкую дрожь.

— Этот разбойник де ла Гард хочет женить вас на одной богатой местной вдове. Не знаю, как ее зовут, но точно знаю, что красавица, каких поискать. Многие аристократы добивались ее руки. Однако благодаря Пулену теперь у нее в фаворитах вы. Ну, что скажете? Одним ударом — и богат, и всеми уважаем!

Мишель вдруг вспомнил о письме, что получил когда-то из Салона, и это воспоминание его растревожило.

— И вы не знаете, как зовут эту вдову? — спросил он осипшим голосом.

— Нет, но но тому, как мне ее описали, полагаю, надо поехать и с ней познакомиться. Подумайте над этим.

Разумеется, здравый смысл Мишеля восстал против самой мысли о том, чтобы вновь увидеться с Жюмель, если только речь шла о ней. Но мысль эта его взбудоражила. Молодость прошла, но он был совсем еще не стар, и месяцы вынужденного воздержания начинали его тяготить. О Жюмель у него сохранилось яркое воспоминание: как у портика одного из старых домов в Монпелье она, улыбаясь не то смущенно, не то хитро, расстегнула блузку, и в его руку легла упругая, тугая грудь. Он до сих пор сохранил в пальцах ощущение нежной плоти. И тут, под стенами измученного чумой Экса, рядом с человеком с дурной славой, он вдруг почувствовал, как его плоть наливается тяжелой силой, и в один миг принял сразу два решения. Первое: надо немедленно увидеть Жюмель, в образе которой для него сосредоточилось все женственное в мире. Второе: сейчас не время даже думать об этом.