Пятиозерье - Виктор Точинов Страница 17

Сверкающая никелем и яркой краской заморская игрушка с кучей насадок и приспособлений чего только не делала: пахала, рыхлила и культивировала; качала воду и пилила дрова; косила сено и легко возила увесистый прицеп...

Вернее, все эти разнообразнейшие вещи мотоблок мог выполнять потенциально, на деле Степаныч заводил «Ранчера» лишь несколько раз в сезон — подстричь газоны или напилить дров для душевой (котельную, работающую на угле, запускали редко, если август выдавался холодным).

А Федор Павлович мечтал применить чудо заморской техники по прямому назначению — и этой весной он распахал-таки мотоблоком небольшую, на пару соток, укромную полянку неподалеку от лагеря.

Мини-плантацию надежно укрывали от посторонних глаз густо росшие молодьа березы и рябины, к тому же лежала она в стороне от натоптанных троп и дорожек, и завхоз надеялся, что с внеплановыми визитами молодого поколения проблем не возникнет. Их и не возникало — до тех пор, пока не начал поспевать урожай.

Тогда проблемы появились.

05 августа, 14:36, ДОЛ «Варяг», комната физрука Закревского

Вот, значит, как. Вспомнили. Опять труба зовет... Только зов ее звучит фальшиво для обманутых не раз ушей.

Леша Закревский вынул из-под панцирной койки коричневый чемодан, наверняка помнивший семилетку и совнархозы, и стал возиться с замком — тот опять заклинился, имелась у этой железяки такая нехорошая привычка...

Вот оно как... Всех, значит, в ряды... Всех, кто из рядов разбежался. Послужите уж еще раз, ребята. А то беда — совсем воинов не осталось. У общечеловеческих ценностей тоже, оказывается, враги есть — а защищать их некому. Некому тех врагов по сортирам мочить... И воинов учить некому. Что десять лет растили — то и получили. Худосочных виртуально-компьютерных альтернативщиков, которым милее выносить вонючие утки, чем защищать кого-то и что-то...

Замок лязгнул, чемодан раскрылся. Новенькая, ненадеванная тельняшка. Берет. Аккуратно сложенный камуфляж. Старший лейтенант ВДВ. На груди — пара официальных к чего-то-там годовщинам медалек и серебряный казачий крест — за Боснию.

Вот так. Думал — не понадобится. Думал — все, отвоевался. Даже второго августа не доставал. Когда новый всенародно избранный звал в ряды (эх, замочим по сортирам!) и сулил великие деньги контрактникам — не пошел, не поверил, сколько же можно верить... И грустно смотрел по ящику на очереди у ворот в/ч за кровно (нет — кровью!) заработанными... Очереди опять поверивших.

Не пошел... Но война догнала и здесь. Пусть игрушечная. Ладно. Поиграем. Повоюем.

Пошляк и циник Закревский пока еще не осознал одну простую вещь: он поверил.

Опять — поверил. Потому что хотел верить...

В дверь постучали. Негромко, но уверенно.

— Не заперто, входите, — откликнулся Леша. Вошел Тамерлан.

— Привет, — сказал Закревский, ничуть не удивившись. К нему часто заходили ребята — посидеть, поболтать.

— Привет. Меня зовут Тамерлан.

— А меня Алексей. — Он протянул руку. Пожатие худощавого мальчишки оказалось неожиданно сильным. — Присаживайся. Стульями не богат, садись на койку, хоть на службе и не принято... Новенький?

Тамерлан молча кивнул, сел. Потом спросил, показав на лежащую рядом форму:

— На войну?

— Не совсем... Будем вас, пацанов, учить воинскому делу.

— Воинскому... Убивать других и ждать, когда убьют тебя...

Леша неодобрительно поглядел на мальчика. Ишь, пацифист малолетний... Сколько же их сейчас, таких. Поздно спохватились, поздно... Но все равно, надо драться. За каждого мальчишку — надо.

— Дело воина не убивать, — сказал Закревский. — Побеждать. А победа бескровной бывает не всегда. Порой приходится платить жизнями. Чужими, своей... Надеюсь, ты не планируешь жить вечно?

Тамерлан улыбнулся и не стал делиться своими планами по этому поводу.

Закипел электрочайник — старинный, помятый, со свистком.

— Чай будешь? — прервал Закревский наметившуюся дискуссию.

— Буду.

Леша разлил кипяток в две алюминиевых кружки, опустил пакетики с заваркой, достал пачку кускового сахара, но себе не положил. Мальчик, впрочем, тоже.

Закревский внимательно посмотрел в его темные глаза и они показались не детскими. Приходилось ему видеть похожие — у детей, бывавших под обстрелами и бомбежками. Судя по типу лица — паренек с Кавказа. Не исключено, что тоже хлебнул всякого... А редкий белый цвет волос может оказаться сединой.

Тамерлан протянул руку за кружкой, поднял вверх:

— За победу!

Странно, но старый фронтовой тост не показался Леше неуместным, здесь и в устах двенадцатилетнего мальчика.

— За победу! — откликнулся Закревский. Он тоже поднял свою кружку — и чуть не выронил, обжегшись.

«Черт, горячая... И как пацан-то держит?» Тамерлан держал кружку непринужденно. И спокойно пил чай длинными глотками. Не отрываясь, смотрел бездонно-темными глазами на Закревского. Они, глаза, притягивали взгляд, особенно светлое, неправильной формы пятнышко в одном из зрачков.

«Пацану можно будет гипнотизером работать, — подумал Леша. — Как говорили в старое время: магнетический взгляд. Интересно, зачем он пришел? Попить чаю?»

Мальчик отставил опустошенную кружку, пожал плечами и перестал буравить собеседника взглядом. И спросил:

— Я сегодня был в библиотеке. Хотел записаться — закрыта. Видел табличку с именем библиотекаря: Светлана Игоревна Поллак. Она иностранка?

«Да и у тебя имечко не самое славянское, — подумал Леша. — И отчего, интересно, возникло любопытство к национальности библиотекаря? Какая разница, кто тебе книги выдавать будет?»

Тамерлан, казалось, услышал невысказанный вопрос.

— У моего отца есть знакомые в Америке, Поллаки. И я подумал...

«Ладно, — решил Лёша, — все равно Светка никакого секрета из происхождения своей фамилии не делает». И сказал:

— Боюсь, в лучшем случае Светлана Игоревна тем американским Поллакам лишь самая дальняя родственница. Седьмая вода на киселе. Она наша, российская, здесь родилась и выросла. А вот ее бабка действительно оттуда. В войну работала переводчицей в Мурманске, в американской миссии, что поставками по лендлизу занималась. Влюбилась в нашего офицера, ну и... Вот и весь секрет.

— Я читал, что в те годы такая любовь добром не кончалась.

— И здесь не кончилась, — помрачнел Леша. — Светин дед за связь с иностранкой загремел в лагеря, да так и не вернулся. Но Сару Поллак не тронули. В пропагандистских целях. То есть, значит... — Леша замялся, вспомнив вдруг, что говорит не со взрослым, но с мальчиком лет двенадцати-тринадцати.