Душа тьмы - Дин Кунц Страница 17

Я обнаружил себя в теле Ребенка лежащим на больничной койке с ограждением, весьма напоминающим тюремную решетку. Комната, судя по всему, находилась где-то на верхних этажах здания ИС-комплекса. Свет был выключен, горел только неяркий голубоватый фонарик на потолке. Я увидел, что в комнате нет никого, даже сиделки. Сколько времени Ребенок лежит вот так, почти в коме, не имея возможности говорить, видеть и слышать, заключенный безумием в собственном подсознании? Дни или недели? А может, годы?

Ужаснувшись последней мысли, я приподнялся. От слабости у меня кружилась голова, бессильные костлявые ручки, казалось, готовы были сломаться от малейшего движения, но я все же сумел доползти до края кровати. Перебравшись через ограждение, я увидел, что мои коротенькие ножки на фут не достают до кафельных плиток пола, и эти жалкие двенадцать дюймов показались мне столь же трудно преодолимыми, как две или три мили. Я собрал все свое мужество и прыгнул, костлявые ноги подломились, и я рухнул ничком и остался лежать, переводя дух и собираясь с мыслями.

Неужели для Ребенка так все и было — неспособность владеть своим телом, беспомощность, зависимость? Ничего удивительного, что его поиски цели и смысла жизни оказались куда интенсивней моих.

Я встал на четвереньки, ухватился за край кровати и поднялся на ноги. Прикинул: до двери примерно десять шагов. С трудом доковыляв до нее, я судорожно уцепился за ручку, чтобы не упасть снова.

Открыть дверь без шума оказалось непростой задачей, но я постарался с ней справиться, ибо не хотел, чтобы кто-нибудь проведал, что я очнулся и разгуливаю. Для начала следовало кое-что выяснить, попытаться узнать, как долго я был заточен в сознании Ребенка. И конечно же, отыскать свое тело — его наверняка держат где-то неподалеку — и переселиться в него, прежде чем они узнают о моем возвращении. Я не доверял Морсфагену, как, впрочем, и любому другому профессиональному патриотически настроенному солдафону. Чем меньше я буду знать о происшедшем за то время, пока я оставался заперт в, сознании Ребенка, пока пребывал во власти безумия, тем дальше окажусь от собственного тела — а следовательно, и от независимости, тем большую власть надо мной они приобретут.

Наконец дверь открылась, и я увидел пустой коридор, окрашенный в блеклый голубой цвет. Выйдя из комнаты, побрел вперед, держась за стену и стараясь не обращать внимания на боль во впалой груди той телесной оболочки мутанта, в которой ныне находился.

Мне не приходилось волноваться о сохранности тела Ребенка, ведь я уже уничтожил его самого, впитав его психическую энергию там, в комнате с полом из синего льда, скрытой под безжизненной черной страной. Он никогда не вернется в это тело. Я чувствовал его лишенный индивидуальности интеллект внутри своего разума, он усиливал остроту моего восприятия и обогащал способности. Но это было единственное, что осталось от Ребенка.

Я шел по коридору, не надеясь, что он слишком долго будет пустовать, а потому горел нетерпением узнать хоть что-нибудь о моем положении', прежде чем кто-либо меня увидит. Шел, цепляясь за стену, едва переставляя ноги. И когда впереди показался высокий человек в форме и вскрикнул в удивлении, я упал...

А очнулся в той же самой комнате, в той же самой кровати, с поднятыми металлическими ограждениями. Однако кое-что изменилось. Комната была ярко освещена, возле кровати дежурила сиделка, седая матрона с приятным лицом, на котором отражалась крайняя озабоченность. У двери стоял часовой с расстегнутой кобурой на поясе. Зачем понадобились такие предосторожности, если я едва мог передвигаться, оставалось только догадываться. Морсфаген и врач в белом халате стояли справа от моей кровати и смотрели на меня. Во взгляде медика был профессиональный интерес. На лице Морсфагена читалась ненависть и звериная хитрость.

— Добро пожаловать назад, — сказал генерал.

— Я хочу пить, — выдавил я, осознав, насколько пересохло у меня в глотке.

Сиделка подала мне воду, и я моментально всю ее выхлебал. Льдинки хрустели на зубах, ранили десны, и все же вода была прекрасна. Лучше дорогого вина.

— Больше никакой воды, вообще ничего, пока мы не получим ответы на некоторые вопросы, — предупредил Морсфаген.

— Вперед, — разрешил я.

— Что случилось с Симеоном Келли? Я было удивился, но мгновенно осознал: они же не знают, что перед ними не Ребенок. А следовательно, не знают и еще многих вещей — что в свою очередь давало мне преимущество.

— Келли — это я.

— Нам не до шуток, — отрезал Морсфаген.

— А я и не шучу.

Генерал пристально посмотрел на меня:

— Объясни.

Я рассказал ему о том, как Ребенок исследовал природу Бога. Открытие, что во Вселенной нет никакого смысла, что Бог безумен и все такое, его, казалось, совершенно не тронуло. Может, он вообще не поверил мне? Нет, скорее уж мне не поверили доктор, сиделка и охранник; жесткий, холодный взгляд Морсфагена сказал лучше всяких слов, что он-то как раз поверил, — и не только поверил, но и сам пришел к точно такому же заключению некоторое время назад, хотя и не имел доказательств. Я понял, что в жизни Морсфагена не было места Богу, вере в Небеса, ад и воздаяние за грехи.