Молния Господня - Ольга Михайлова Страница 16

Она, одна из немногих, показалась Джеронимо довольно симпатичной.

Подеста в этот день весьма потрафил мужской публике балетом на античную тему, сопровождавшим трапезу, — хоть инквизитор и не понял, изображали ли девицы с помятыми физиономиями нимф, окружавших Венеру, или наяд, сопровождавших Артемиду. Гости подеста, впрочем, не ломали себе над этим голову, но всласть насмотрелись на стройные лодыжки, колени и бедра красоток, платье коих, более чем короткое, предлагало глазу непривычно прекрасное зрелище, и голодные мужские взоры, минуя лица, всегда доступные для обозрения, пялились на ноги. В годы, когда благонравные и строгие женщины прятали ноги под платьем, дабы не вводить мужчин в соблазн, красивая ножка таила в себе столько сладострастия, что зрелище это воспламенило даже самых холодных и равнодушных. Империали заметил, что его подчинённый тоже попал под обольщение: глаза Элиа затуманились, черты обострились, на щеках появился румянец, странно красивший его, он усилием воли сдерживал судорожно участившееся дыхание, но лицо выдавало страстное вожделение.

Явное возбуждение Элиа посмешило инквизитора, но взбесило донну Лауру, заметившую пыл любовника, обращённый вовсе не на неё, меж тем подеста спросил мессира Империали, как ему нравится представление? Мессир Империали, не пришедший от балета ни в волнение, ни в восхищение, равнодушно заметил мессиру Вено, что зрелище это не отличается благочестием, но сам он не считает себя в таком деле судьей, однако, добавил он, насмешливо глядя на Элиа и его обозлённую подружку, ему хотелось бы большего благоразумия от мужчин и большей сдержанности от женщин.

Донна Лаура окинула его взглядом, исполненным скрытого бешенства.

— Женщины, истинно достойные, знают и благочестие, и приличие! Им сдержанности не занимать! — она вскочила и удалилась из-за стола, сев рядом с братом.

Элиа тем временем опомнился, но ничего не успел ответить.

— Сдержанность сия, может быть, пристала тем, кто помешался на благочестии да приличиях и боится возбудить соблазн в ближнем, — оно, конечно, похвалы достойно, но я полагаю, что это только лицемерие и напускная скромность, — неожиданно услышали они за спиной шпильку донны Лотиано в адрес донны Лауры.

Инквизитор сделал вид, что ничего не услышал, меж тем как Элиа побледнел.

В это время в зал вошла худая старуха с дантовым профилем, одетая в черное. В суровых, словно опалённых дыханием бездны чертах, в огромных серо-карих глазах было нечто запредельное. Старуха была уродлива и прекрасна одновременно. В юности она, по всей видимости, была удивительной красавицей, теперь же старость иссушила кожу лица, но не погасила свет топазовых глаз. «Древней меня лишь вечные создания, я с вечностью пребуду наравне…». Империали попросил Леваро представить его. Донна Альбина Мирелли ничего не сказала ему, кроме обычных слов, допустимых в гостиной, но Вианданте подумал, что с этим человеком можно сойтись и поближе.

Позднее он заговорил о старухе с Леваро. Кто она? Какого рода? Прокурор-фискал застыл. «Донна Альбина? Почему? Думаете, она ведьма?» Джеронимо расхохотался. «Помилуйте, Леваро, с чего вы взяли? Так кто она?» «Ну и склонности у вас, мессир Империали! Донна — последняя из рода дельи Элизеи, и вся её семья — отец, трое сыновей и муж — погибли во дни бунта черни, того, что был ещё до землетрясения. Говорят, она хотела принять монашество после гибели рода, но передумала и живёт теперь одна в старом доме отца, сразу за мельницей в конце Набережной улицы. Кстати, при Гоццано на неё поступал донос! Обвинитель говорил, что постоянно видит её при полной луне на балконе. Стоит-де, смотрит на город, и что-то шепчет. Того и гляди, мол, чуму накличет. По приказу Гоццано у неё даже провели тайный обыск, но ничего не нашли. В доме одни книги. Но запрещённых нет. Говорят, сеньора одна из трёх самых богатых женщин города, но живет бедно, как монашка. Странная старуха».

— Ну, ещё бы. Синьора Лаура Джаннини гораздо привлекательней, правда? «И чем настойчивее мой призыв: „Оставь её!“ — тем более тлетворна слепая страсть, поводьям непокорна, тем более желаний конь строптив. И вырвав у меня ременный повод, он мчит меня, лишив последней воли, туда, где Лавр над пропастью царит…».

Элиа не изумился ни наблюдательности инквизитора, ни свободному цитированию Петрарки, но поспешно отвёл глаза и перевёл разговор. «Как вам наши аристократы? Как общество?»

— Обо всех, кто привлёк внимание, Леваро, я вас уже спросил. Ну, а если серьёзно, мне не нравятся эти люди. Весьма не нравятся. Особенно женщины.

— Вы настоящий монах, мессир Империали…

Но про себя Вианданте подумал, что дело совсем не в монашестве.

За столом он осторожно оглядывал гостей синьора Вено. В тёмных глазах советника магистрата, бакалавра права Амедео Линаро, которые тот почти не поднимал, застыли скука и благовоспитанность. Немного напускные. Толстогубый, с бледно-голубыми рыбьими глазами Антонио Толиди оглядывал дам и много пил, но почти ничего не ел. Томазо Тавола, крупный негоциант с толстой бычьей шеей и распухшим и одутловатым лицом утопленника, отправлял в рот огромные куски мяса и никого не замечал. Его вычурный костюм не делал владельца привлекательнее, скорее изысканность расшитого бархата и утончённость шелка лишь подчёркивали грубость черт, более подходящих мяснику или палачу. Дженнаро Вичини, изнеженный аристократ со странными, острыми на концах ушами, напомнил Джеронимо брата Гиберти. Этот человек говорил на ярко выраженном неаполитанском диалекте, но по неясной причине был одет с восточной роскошью, причём острые уши поддерживали на его почти безволосой голове огромный полосатый тюрбан со страусовым пером. Воистину, даже красота юности тускнеет от чрезмерных и слишком изысканных украшений, но лысый урод особенно смешон. Вианданте искоса бросил взгляд на Леваро, но лицо прокурора решительно ничего не выражало, из чего инквизитор заключил, что подобное зрелище здесь привычно. Но больше всего изумил Массимо ди Траппано, местный землевладелец, который усадил с собой толстую Анну Лотиано и постоянно норовил ущипнуть её за грудь. Донна Анна игриво и пьяно похохатывала, на её щеках расползлись красные пятна.

В этой компании только лицо Элиа было живым и человеческим, да ещё старик Винченцо Дамиани напомнил Джеронимо ветхозаветного пророка Иеремию кисти Буонаротти. Но мессир Дамиани был явно болен и в разгар ужина тихо удалился с трапезы. Рядом с Элиа снова села донна Лаура и, как заметил Вианданте, он что-то иногда отвечал на её настойчивые вопросы, но сам с ней не заговаривал. Похоже, между любовниками пробежала кошка.

Амедео Линаро подошёл к сестре и что-то тихо проговорил той на ухо. Она ответила сердитым взглядом. Короткий плащ мессира Амедео распахнулся и Вианданте заметил на его штанах бракетт — дурацкий покрой штанов, который подчёркивал детородные органы мужчины. Нечего и говорить, что подобная демонстрация едва ли существующих мужских достоинств показалась инквизитору совершенно неуместной.

Вианданте заметил и ещё двух человек. Первый — так и не сумевший состариться юноша с отброшенными с высокого лба седеющими волосами, большим птичьим носом, глазами встревоженными и больными. Второй — невысокий мужчина средних лет с чертами брутальными и жёсткими. На его вопрос, кто они, Элиа прошептал, что это местный капеллан синьор Джулиано Бельтрамо и хозяин ломбарда синьор Анджело Пасколи. О последнем Элиа счёл нужным добавить, что он вхож к князю-епископу. Пасколи что-то настойчиво втолковывал Бельтрамо. Похоже было, его аргументы не убеждали собеседника, но и возразить капеллан не решался.