Скрипка - Энн Райс Страница 16

Я легла на бок и взглянула в окно, сквозьдвенадцать блестящих чистых стекол переплета, на далекие деревья такого жецвета, как автомобильный поток.

Я с удовольствием вновь полюбовалась азалиями– розовыми, красными и белыми, – пышно цветущими вдоль забора, изящнойчугунной решеткой, заново выкрашенной в черный цвет, и террасой, сияющейчистотой.

Как чудесно, что Карл подарил мне все это,прежде чем умереть, – полностью восстановил мой дом. Теперь каждая дверь вдоме закрывается как следует, все замки работают, из кранов течет вода нужнойтемпературы.

Я смотрела в окно и мечтала минут пять –возможно, больше. Мимо проезжали трамваи. Мои веки отяжелели.

И только краешком глаза я разглядела фигуру,стоявшую на террасе: своего старого знакомого – высокого тощего скрипача сшелковистыми волосами, падающими на грудь.

Он прицепился к краю окна, словно стебельлианы, – невозможно худой, бледный, как теперь модно, и все же несомненноживой. Черные волосы, прямые и блестящие. На этот раз никаких тоненькихкосичек, завязанных на затылке, – только свободные пряди.

Я увидела его темный левый глаз, гладкуючерную бровь, белые щеки – слишком уж белые – и губы, живые и гладкие, оченьгладкие.

Я испугалась. Но лишь на секунду, не больше. Японимала, что это невозможно. Не то чтобы невозможно, но опасно, неестественно– этого просто не может и не должно быть.

Я знала, когда я бодрствую, а когдасплю, – независимо от того, какая тяжелая борьба шла между сном и явью. Аон был здесь, на моей террасе, этот человек. Он стоял и смотрел на меня.

И вдруг я перестала бояться. Мне стало всеравно. Это был чудесный приступ полного безразличия. На все наплевать. Какаябожественная пустота наступает вслед за исчезновением страха! В ту секунду мнеказалось, что это вполне рациональная точка зрения.

Потому что и в том и в другом случае… реаленон или нет… это было приятное и красивое видение. По рукам у меня пробежалхолодок. Значит, волосы все-таки могут встать дыбом, даже когда ты лежишь,придавив собственную шевелюру на подушке, вытянув одну руку и глядя в окно. Да,мое тело затеяло эту маленькую войну с моим разумом.

«Берегись! Берегись!» – кричало тело. Но мойразум такой упрямый.

Внутренний голос зазвучал весьма решительно, явосхитилась сама собой – тем, что способна различить интонацию в собственнойголове. Можно кричать или шептать, не шевеля губами. Я сказала ему: «Сыграймне. Я по тебе скучала».

Он придвинулся ближе к стеклу, на мгновениепревратившись, как мне показалось, в сплошные плечи – такой высокий и худющий,с такой пышной, соблазнительной шевелюрой (мне захотелось запустить в неепальцы и пригладить), – и пристально взглянул на меня сквозь верхнееоконное стекло. Это был не злой взгляд выдуманного Питера Квинта, [7]искавшего тайну за пределами моего пространства. Он смотрел на то, что искал.На меня.

Заскрипели половые доски. Кто-то подошел кдвери. Алфея. Легко, словно не происходило ничего необычного, она простоскользнула в комнату – как всегда это делала. Я даже не обернулась, чтобывзглянуть на нее.

Я услышала, как она возится за моей спиной,как ставит чашку на тумбочку. Потянуло ароматом горячего шоколада.

Я не отрывала глаз от его высоких плеч ипыльных рукавов шерстяного пальто, а он продолжал пристально смотреть на менячерез окно и ни разу не отвел своего блестящего глубокого взгляда.

– О Боже, ты опять здесь! –воскликнула Алфея.

Он не шевельнулся. Я тоже.

Алфея тихо, невнятно затараторила (простите,что приходится переводить):

– Опять ты здесь под окном у мисс Трианы.Что за наглость. Тебе, наверное, нравится пугать меня до смерти. Мисс Триана,он отирался здесь все это время, день и ночь, хотел сыграть для вас, твердил,что не может до вас добраться, что вам нравится его игра, что вам без него необойтись, – вот что он говорил. Послушай, что ты теперь сыграешь, когдаона дома? Думаешь, сумеешь сыграть что-нибудь красивое для нее теперь, когдаона такая? Взгляни на нее. Думаешь, от твоей игры ей станет легче?

Она величаво подошла к краю кровати, сложивруки и выпятив подбородок.

– Ну, давай же, сыграй для нее, –велела она. – Ты ведь слышишь меня сквозь стекло. Теперь она дома, такаяпечальная. А ты только посмотри на себя. Если ты надеешься, что я возьмусьчистить твое пальто, то подумай еще раз.

Я, должно быть, улыбнулась. И… поглубжезарылась в подушку.

Она его видела!

Он так и не отвел от меня взгляда. Не проявилк ней никакого уважения. Его рука лежала на стекле, как огромный белый паук. Ав другой руке он держал скрипку и смычок. Я разглядела темные изящные изгибыинструмента.

Я улыбалась Алфее, не поворачивая головы,потому что теперь она стояла между нами, лицом ко мне, смело и решительнозакрывая его из виду. И снова я переведу то, что скорее не диалект, а песня:

– Он все говорил и говорил о том, как онумеет играть и сыграет вам. Что вам это нравится. Вы его знаете. Я не видела,чтобы он подходил сюда, на террасу. Лакоум наверняка бы его увидел. Лично я егоне боюсь. Лакоум хоть сейчас может его прогнать. Только скажите. Лично мне онничуть не досаждает. Однажды ночью он поиграл немного. Знаете, вы никогда неслышали такой музыки. Я подумала: «Господи, сейчас приедет полиция, а в доменикого, кроме меня и Лакоума». Я и говорю ему: «Перестань немедленно». А он такогорчился, вы в жизни не видели таких глаз, так вот он взглянул на меня иговорит: «Тебе не нравится, что я играю?». А я говорю: «Нравится, просто я нехочу это слышать». Тут он принялся болтать всякую муру – вроде того, что емувсе известно обо мне и о том, что мне приходится выносить, он все болтал какбезумный, все болтал и болтал. А Лакоум говорит: «Если хочешь подачку, мынакормим тебя Алфеиной стряпней: красной фасолью с рисом – и ты отравишься досмерти!» Ну, мисс Триана, что скажете!

Я негромко рассмеялась. Он по-прежнему былтам, но из-за спины Алфеи я видела только небольшую часть долговязой тени. Я нешевельнулась. День клонился к вечеру.

– Я люблю, как ты готовишь красную фасольс рисом, Алфея, – сказала я.

Она прошлась по комнате, поправила старуюкружевную салфетку на ночном столике, бросила на скрипача взгляд – наверное,злобный, – а потом улыбнулась мне, тронув мою щеку атласной рукой. Каксладостно, Господи! Разве я сумею жить без тебя?