Падение Элизабет Франкенштейн - Кирстен Уайт Страница 15

В других обстоятельствах я могла бы разглядеть очарование Ингольштадта. Крутые крыши теплого оранжевого цвета, жизнерадостные ряды разноцветных домиков, широкие, просторные улицы. Здесь было несколько парков и собор, который возвышался над городом, присматривая за его жителями. Я чувствовала его взгляд затылком, чувствовала, как он наблюдает за каждым моим движением. Его шпили, недремлющие часовые, были виды почти из любой точки города. Наблюдал ли за нами Бог? И если да, что он видел? Интересовали ли его замыслы жалкой его рабы, среди заслуг которой значились лишь семнадцать лет жизни?

Если он наблюдал, это означало, что он наблюдал все это время. А если он наблюдал все это время, значит, он был подлым, злопамятным стариком, потому что все видел и ничего не делал. Ни для меня. Ни для Жюстины.

Нет. Жюстина сказала бы, что Бог ответил на ее молитвы, когда послал ей меня. И еще, наверное, сказала бы, что на мои молитвы Бог ответил, послав мне Виктора.

Но это было невозможно. Я не молилась в детстве и уж тем более не молилась сейчас. Конечно, Бог, и без того скупой на чудеса, не стал бы отвечать на молитвы, которые никогда не звучали. Я не раскаивалась в том, что далека от Бога. Если мне нужна была помощь, я помогала себе сама.

Мы миновали старое здание на городской площади. На улице было пасмурно и дождливо, краски поблекли, смешались в одну, как на палитре под струей воды. Я хорошо изучила карту и теперь знала, что Мэри ведет нас в сторону Дуная, на окраину города. Ради себя и Жюстины я призвала на помощь всю свою уверенность, и все же я была рада, что у нас есть проводник. С тех пор, как я поселилась на озере в доме Франкенштейнов, я не бывала нигде, кроме Женевы. Этот город, каким бы приятным он ни был, был мне незнаком. А я знала, что незнакомцам доверять нельзя.

Мы прошли через торговую площадь и оказались в жилом квартале. Средневековая стена вокруг города поддерживалась в хорошем состоянии и до сих пор отмечала границы Ингольштадта. Мы шли вдоль нее, пока не оказались у древней сторожки у городских ворот. Шум дождя, барабанившего по нашим зонтикам, притих на одну долгую секунду, пока мы шли под стеной.

В этот момент мне показалось, что я снова слышу звук из моих снов. Душераздирающий крик, полный такого одиночества, что в сравнении с ним даже компания обреченных на вечные муки в аду была бы утешением.

Я повернула голову, вглядываясь в темноту сторожки. Внутри было несколько дверей – все были заколочены, но одна из них выглядела так, словно ее недавно открывали, а потом неумело заколотили снова.

– Вы слышали…

Мэри только отмахнулась.

– Это старый город. Здесь даже камни оплакивают прошлое. Тут уже недалеко, но нам еще предстоит перейти мост.

Жюстина, однако, тоже тревожилась и не скрывала этого.

– Нам нельзя задерживаться, – сказала она. – Фрау Готтшальк оставит нас ночевать на улице.

– Очаровательно, – сказала Мэри. Лишь ее голос вносил в этот серый день немного жизни. – Раз так, давайте поторопимся.

Мы вышли за пределы старого города. В этой части Дуная собирались для погрузки и разгрузки товаров корабли, хотя сейчас команды в основном сидели без дела, ожидая, когда закончится дождь. Мы почти сумели перебраться через мост без происшествий, но в последний момент проезжающий мимо экипаж окатил наши юбки водой из лужи. Мысль о том, чтобы предстать перед Виктором в платье, которое было не безукоризненно белым, наполнила меня ужасом. Все страхи нашей с ним первой встречи вернулись, и я снова почувствовала себя маленькой девочкой с грязными ногами.

Что я могла предложить ему сейчас? У меня не было деревьев, на которые можно залезть, не было гнезд, полных яиц. У меня не было крошечных хрупких сердечек в качестве подношения – только мое собственное. Я вздернула подбородок, прогоняя минуту слабости. Я буду его Элизабет – той, кого я так тщательно вылепила с его помощью. И он вспомнит, и снова полюбит меня, и я буду в безопасности.

Анри уехал и предал меня; ему не достанется больше ни единого удара моего сердца. Мне не следовало подпускать его так близко. Он с самого начала представлял для меня угрозу.

Ускользающие из памяти годы, когда Анри был заводилой наших игр, а Виктору хватало знаний, которые он получал в школе, были заполнены светом; их я, наверное, могла даже назвать беззаботными. Было нечто удивительное в том, что рядом со мной всегда был Виктор с его склонностью к приступам гнева и холодной отстраненности и Анри – светлый, неунывающий, готовый принимать на веру чудеса природы, не задаваясь вопросами их происхождения.

Я видела голод, с которым Анри искал внимания и расположения Виктора, и понимала, что любовь Виктора – редкий дар, а редкое всегда ценится больше всего. В благодарность за этот дар я приложила все силы, чтобы стать такой, какой меня хотел видеть Виктор. Милой. Нежной. Изобретательной и сообразительной, но не настолько, чтобы его превзойти. Я смеялась над шутками и пьесами Анри, но лучшие свои улыбки берегла для Виктора, зная, что он коллекционирует их и прячет в своем тайнике.

Я стала такой девочкой, чтобы выжить, но чем дольше я жила в ее теле, тем проще мне становилось просто быть ею. Мне было двенадцать, и я готовилась навсегда распрощаться с детством. Но мы продолжали играть так, как будто были детьми. Я была Гвиневрой для Артура и Ланселота, играла в драмах Анри, с любовью составленных из отрывков, которые он заимствовал у великих драматургов прошлого. Лес был нашим Камелотом. Все наши недруги были воображаемыми, а потому мы побеждали их без труда.