Великое зло - М. Дж. Роуз Страница 14

Желающий помочь друг.

– В чем помочь? – спросил я.

Отыскать Леопольдину.

Меня охватила дрожь. Кровь заледенела в жилах; сердце медлило с ударами, как будто превратившись в кусок льда.

– Ты пригласишь ее дух принять участие в наших сеансах?

Если это все, к чему ты стремишься.

– А к чему еще я могу стремиться?

Безмолвие.

– Я жажду встречи с ней. Есть иной способ?

Возможно.

– Что я должен сделать?

Доказать, что достоин.

– Это испытание? Ты меня проверяешь?

Да.

– Кто ты, чтобы требовать такого?

Мы уже встречались. Ты не узнаешь меня? Какое оскорбление!

– Не играйте со мной, сударь. Назовитесь!

Тебе нужна дочь. Я могу ее вернуть.

– Но не во плоти?

Вернуть ее в тварный мир.

– Что это значит?!

В свое время поймешь.

– Ты не желаешь объяснить?

Я не могу открыть больше, пока ты не прошел испытание.

– Но кто ты?

А ты не догадался?

– Нет, дьявол меня разрази! Кто ты?

Ты веришь, что Зло существует?

– Верю.

Без доказательств?

– Нет, почему. Я видел Зло. Вздернутых на виселицы мужчин. Избитых невинных детей. Женщин, умирающих от голода.

А веришь ли ты в независимость и свободу разума?

– Конечно. Для всех. Навсегда.

Из всех архангелов кто является воплощением ее?

Я дрожал, почти страшась произнести имя. Трепеща от мысли, сформировавшейся в моем мозгу.

Так кто?

– Люцифер.

Да, тот, кого страшатся и почитают. Как и тебя, Гюго. Ведь и твой острый ум вызывает страх и трепет, однако ты не дьявол, согласен?

– Да.

Для писателя ты чересчур немногословен.

Я не смог удержаться и рассмеялся. Постукивание не прекращалось; голос в моей голове не замолк ни на мгновенье.

Вот твое испытание. Сложи обо мне поэму, бард. Прославь меня во всем величии. Вознеси силу духа – моего и твоего. Духа того, кто воспаряет, творит, дерзает, не боясь ханжества узколобых, стремящихся к власти людишек. Как назвать этот грандиозный труд – решать тебе. Но я предпочел бы «Конец Люцифера». Или ты пожелаешь использовать другое мое имя. То, которое выбрал я сам.

Мне не потребовалось времени на раздумья. Я знал это имя и сейчас прошептал его.

– Призрак Гробницы?

Он не ответил. Да это было и не нужно. Именно этот момент он выбрал, чтобы нас покинуть. Я понял это, поскольку в комнате потеплело, и меня больше не бил озноб. Даже кровь побежала по жилам быстрее. А я и не знал, какая дрожь меня сотрясает. Не знал, покуда она не прекратилась.

Извинившись перед гостями и домочадцами, я поспешно поднялся наверх. Я старался описывать события сразу по окончании сеанса, пока они еще свежи в моей памяти.

Наш дом, как тебе известно, Фантин, выходит на океан. Моя комната расположена наверху, она как будто плывет на самой вершине пенного вала, что бьется под окнами. В письме другу я писал, что «обитаю на самом краю великого океана; под его неумолчный говор я медленно превращаюсь в сновидца и сомнамбулу. Смотрю на этот беспредельный простор, на этот гигантский разум, рядом с которым я настолько мал и ограничен, что вскоре от меня здесь ничего не останется, кроме Божьего замысла».

Тем вечером, как обычно, собравшись описывать сеанс, я распахнул окно, впустив в комнату влажный морской воздух. Перед сеансом я курил гашиш. Теперь я снова разжег трубку, стал к конторке и записал все слова, которые поведал мне Призрак.

Ничто не отвлекало меня. И твердыня моего скепсиса пала. Правила логики безмолвствовали. Я открыл разум возможностям, которые дарует ночь, магии тьмы, безграничности тех идей, что были мне явлены.

Я не видел ничего, кроме строк, возникающих на бумаге. Я не слышал, как затихает дом, как бьется сердце, как плещут о камни волны. Я воспринимал лишь то, что создавал сейчас. Не свои собственные слова, нет. Фиксируя на бумаге то, что говорилось на сеансах духами, я был всего лишь смиренным писцом. Здесь, в вышине, моим пером водили гости из потустороннего мира; именно они подсказывали и разъясняли не понятое мною с первого раза, словно сеансы были всего лишь репетицией, а наше истинное общение происходило в этой уединенной комнате.

Фиксируя на бумаге наш разговор с Призраком Гробницы, я изнемогал. В просторной комнате были настежь распахнуты окна, и все же тело мое покрылось по́том, а легкие жгло как от удушья. Я желал освободиться. Вдохнуть свежий ночной воздух, найти покой в прикосновении к материальному миру. Я решил отправиться к Джульетте. Прогулка взбодрит меня, а ее объятия утешат.

Небо было затянуто тучами. Но несмотря на это, я пошел берегом, а не по дороге. Неумолчный рокот волн, соленый бодрящий воздух и шорох песка под ногами всегда притягивали меня.

На берегу я некоторое время стоял, глядя на бушующее море и размышляя о предложении, которое сделал мне дух. Меня переполняли одновременно изумление и ужас, любопытство и досада. Почему же я поверил ему? Ведь вернуть дочь невозможно. И какой ценой? Ценой поэмы? Нелепый обмен.

Внезапно я почувствовал, что рядом кто-то есть. Я резко обернулся. Никого.

Я поднял глаза к небесам, гадая: там ли обитает моя возлюбленная Дидин? Часто ли смотрит вниз, на землю, проницая взором облака? А может быть, она и сейчас со мной?

Я всегда считал: если нам не по силам осмыслить устройство небесного свода, нестись в бешеной скачке по горним холмам и плыть под всеми парусами по горним морям, то не дано и уверенно рассуждать о том, кто населяет небеса – и каким образом удается этим существам понимать друг друга.

Но в последние два года, после сотни проведенных сеансов, мне было дозволено хоть краешком глаза взглянуть на его устройство. Разве нет?

Именно этот вопрос занимал мой ум во время той поздней прогулки. Через некоторое время я заметил, что навстречу мне кто-то движется. Сначала я не разобрал, кто это, мужчина или женщина. Но подойдя ближе, узнал хорошенькую горничную, недавно нанятую моей дорогой Джульеттой. Фантин, ты шла вдоль берега, глядя на бушующую стихию. Небо прояснилось, и в свете луны твоя белая сорочка светила, как маяк.

Я уже знал, что ты, как и я, находишься здесь в изгнании. В доме у Джульетты я видел тебя дважды или трижды, и всякий раз в глаза бросалась твоя печаль. Ты была укутана в нее, как в плащ. Она застилала глаза, меняя их цвет с голубого на блекло-серый. Ты даже пахла печалью. Так пахнут цветы, миг расцвета которых уже миновал. Увядающие цветы.