Темный мир - Андрей Лазарчук Страница 13

Я не перегрелся. Я по полу ползал, где прохладнее всего. Акогда из этой круговерти выпрямился, башкой в самый жар, — так в башкедаже прояснело. И пришло высшее понимание: ты сюда париться пришел — парься.

Я лег навзничь на полку и стал обтекать на горячие доски,казавшиеся пуховыми.

— А что это у тебя? — спросил Хайям.

— На арматурину наделся, — сказал я.

— Насквозь?

— Угу.

— И брюхо из-за этого резали?

— Конечно.

— Круто.

— И не говори. Два раза чуть не сдох. Кстати, если тымне по шраму веничком как следует пройдешься…

— О чем базар!

И Хайям прошелся по мне веничком. Не только по шраму. Нескажу, что виртуозно, но не тупо.

А потом я сиганул в речку, поджав на всякий случай ноги, ипонял, что глубины там — с головой, да еще с походом. Я уходил и уходил вниз,ожидая удара о дно, а дна все не было, а потом оно мягко-мягко подставилось подноги.

Под водой я поднял лицо вверх и открыл глаза. Темноерифленое зеркало водной поверхности отразило все, кроме меня.

Я вынырнул. Мира могло уже не быть.

Чтобы девушек особо не смущать, мы с Хайямом и дедом уселисьв горнице и, приняв некоторое количество крепкого напитка неизвестной природы(из знакомых ингредиентов я определил только этиловый спирт), предалисьразговорам. Снаружи доносился веселый визг.

— Ту же Лоухи взять, — сказал вдруг дед, словнопродолжая недавно прерванный разговор. — Что в ней такого злого-то? Двухдочек засватали, да тут же их и загубили, Сампо разбили, которое сами как выкупотдали, — ни себе, ни людям… Что, сиди-терпи — так, что ли? Она же дуурэни страны правительница, с ней так нельзя. И этот Лемминкяйнен… Он же самприехал, никто не звал, скандал устроил, мужа Лоухи на состязание по пениювызвал — ну и проиграл, понятное дело. Ах так! Взял нож и убил мужа. Убежал.Конечно, Лоухи его догнала. А кто бы не догнал? Вон Арина до чего мирная, и то…

— Что — «то»? — жутким шепотом спросил Хайям.

— Ну… может. Может. Всякое может. Главное, чтоб подгорячую руку к ней не попасть…

— В червяка? — Голос Хайяма опасно дрогнул.

— Нет, в червяка — нет… Такого не видел. А вотзаморозить среди лета… это было. Да сами ее спросите, чего я буду…

— Не хочет она рассказывать, — вздохнул я.

— Ну, раз не хочет — значит, не хочет. Значит, воля ее.Тут уж только мириться… да.

Я, кстати, не исключаю, что проблемы Лоухи и еемифологических современников дед Терхо искренне воспринимал как личные иглубоко актуальные. А потому говорил про них при каждом удобном случае, то есть— при каждом визите студентов, продолжая ровно с того места, где прервалсягод-два-пять назад. Потому что для студентов-филологов, в отличие от прочегонесеверного народа, имя Лоухи — хотя бы не пустой звук. Хотя бы. Допустим, да,фольклорный персонаж. А кто, скажите на милость, из известных людей, умерших кмоменту вашего рождения, не является для вас фольклорным персонажем? Захотитепоспорить — начните, пожалуйста, с Василия Ивановича. Или Ивана Васильевича, навыбор. Оба, зуб даю, существовали на самом деле.

Когда Вика с Валей предстали перед нами эдакими упарившимисянаядами, мы с дедом и Хайямом исполнили уже немало песен, а тут я девушекподначил раскидать на голоса «Поминки по Финнегану». С легким подколом. Потомучто у филологов есть священная корова по имени Джойс (его мало кто читал, дажеиз самих филологов, но если при них про эту священную животную хотя быпошутить, забодают — с фанатичным блеском в глазах и оскале зубов), а у Джойса— совсем уж священная книга упомянутого названия. Книга эта отличается тем, чтоее почти никто не может прочесть даже из тех ирландцев, кто сборол остальныекниги Джойса на родном англо-гэльском. Прикол в том, что не все ученые сошлисьхотя бы в счете языков, на которых Джойсовы «Поминки…» написаны. А назван сейталмуд по народной ирландческой песне, очень разухабистой. А лично мой подколзаключается в том, что некоторые историки песню эту спеть могут, а филологамподдержать — слабо. Ну вот я и начал:

Жил на Уокер-стрит в Дублине Тим Финнеган,

Сладкоголосый жентельмент.

Чтоб монетки оттягивали карман,

Он на стройке таскал по лесам цемент.

Девочки все-таки подхватили:

Ну а главною страстью его и мечтою

Было то, чем Ирландия так щедра,

Называл он спиртное живой водою,

В кабаках оживляясь с утра до утра.

Ну а потом в четыре голоса и в переводе:

— Кружка о кружку бьет тараном,

В пляске ботинки пол пробьют,

Так и мелькает дно стакана,

Пьем мы за Тима, сколько нальют!

Теперь я опять соло, а девочки делали так: «бу-бу-бу-бу»:

С бодуна Тим любил забираться повыше,

Но однажды его подстерег сюрприз,

На дрожащих ногах он забрался на крышу

И стремглав полетел черепушкой вниз.

И друзья отскребли его и отмыли,

Снаряжают Тима в последний предел:

В гроб кладут самогонку в большой бутыли

И бочонок пивасика на опохмел.

И сновахором, и прочем уже дед подхватил:

— Тащим бутылки, драим ботинки.

Закуси мало? — Да хрен бы с ней!

Выпьем за Тима! Будут поминки

Памятней прочих — и веселей!

Я играл на гитаре, как на дикарском банджо, и думал: ну лишьбы струны не лопнули!

Мама Тима уставила стол пирогами.

Чаепитие чинно прошло, как встарь.

Поминали пристойными Тима словами,

Ну а, перекурив, перешли на вискарь.

И завыла вдруг Бидди, дербаня душу:

«Ах ты жмурик мой, чистенький, сладенький — страсть!

На кого покинул нас, Тим, дорогуша…»

Рявкнул Пэдди: «Эй, солнце, захлопни пасть!»

И хором, и Ирина Тойвовна с нами:

— Чокнемся, парни!

Выпьем, девчонки!

Тима помянем достойного!

Кружка о кружку бьется звонко

— Пьем за здоровье покойного!

И тут я почувствовал, что голосок мой, хоть и слабенький, нопротивный, сейчас кончится, а впереди еще два куплета, и перешел наречитатив:Тут Мэгги, губенки поджав, занудила:

«Биддичка, ты не права, мой свет».