Вампир Лестат - Энн Райс Страница 13

– Когда я убивал волков, мне казалось, что это делаю нея, а кто-то другой. Даже сейчас я не могу с точностью сказать, кто именно сидитрядом с тобой – твой сын Лестат или тот, другой, – убийца.

В течение долгого времени мать не произнесла ни слова.

– Нет, – наконец вымолвила она, – волков убилименно ты. Ведь ты же охотник, воин. Твоя беда в том и состоит, что ты намногосильнее всех остальных, живущих здесь.

В ответ я лишь покачал головой. Да, ее слова таили в себеправду, но дело было совсем не в этом. Причина моих несчастий состояласовершенно в другом. Но какой смысл говорить об этом сейчас?

Мать на мгновение отвернулась, потом снова взглянула наменя.

– Но в тебе заключено не одно, а сразу несколькосуществ, – сказала она. – Ты одновременно и обыкновенный человек, иубийца. И ты не должен позволять убийце одержать победу только лишь потому, чтоты их ненавидишь. Ради возможности покинуть эти места ты не имеешь прававзваливать на себя бремя убийства или безумия. Вне всяких сомнений, существуюти другие пути.

Ее последние слова потрясли меня до глубины души, ибо онасумела добраться до самой сути. Меня поразил вложенный в них смысл.

Меня никогда не покидало ощущение, что мне не удастсяпобедить, оставаясь при этом добродетельным человеком. Быть великодушным идобрым означало потерпеть поражение. Разве что мне удастся найти какие-либо иныекритерии добродетели.

Какое-то время мы сидели неподвижно и молча. Между намивозникла вдруг необычная даже для наших отношений близость. Мать не сводилавзгляда с огня, поглаживая густые, уложенные кольцом на затылке волосы.

– Знаешь, какие мысли иногда приходят мне вголову? – спросила она. – Не столько о том, чтобы убить их, сколько отом, чтобы навсегда покинуть и таким образом заставить почувствовать, что такоеполное пренебрежение их интересами. Мне представляется, что я все пью и пьювино, пока наконец не напиваюсь до такой степени, что полностью раздеваюсь иобнаженной купаюсь в горной реке.

Я едва сдержал смех. Однако моя веселость несла на себенекий отпечаток возвышенности. На какое-то мгновение мне вдруг показалось, чтоя неправильно понял ее слова. Но, внимательно вглядевшись в лицо матери, яубедился в том, что она говорила именно это и еще не закончила.

– А потом мне представляется, что я направляюсь вдеревню, захожу в кабачок и приглашаю в свою постель первого встретившегося мнетам мужчину – не важно, будет ли это неотесанный грубиян, старик или мальчик.Важно лишь, что я лежу в постели и одного за другим принимаю мужчин, испытываяпри этом восхитительное ощущение триумфа и совершенно не интересуясь тем, чтопроисходит с твоим отцом и братьями, живы ли они еще. В такие минуты я словностановлюсь наконец собой и никому, кроме себя, не принадлежу.

От удивления и потрясения я совершенно лишился дара речи. Ив то же время меня разбирал смех, едва лишь я представлял себе реакцию своихбратьев, отца и самодовольных деревенских лавочников на подобное поведениематери. Ситуация казалась мне более чем забавной.

Не расхохотался я, должно быть, только лишь потому, чтовозникший перед моими глазами образ обнаженной матери сделал подобный смехнеуместным. Но и спокойным я остаться не мог – я издал тихий смешок, и она сполуулыбкой кивнула в ответ, слегка приподняв брови и тем самым как быподтверждая, что мы с ней легко понимаем друг друга.

В конце концов я не выдержал и разразился смехом, стуча себякулаком по колену и ударяясь головой о деревянную спинку кровати. Мать тожеедва не расхохоталась – быть может, она сделала это в душе.

Это был для меня удивительный момент. Странно былоосознавать ее как обыкновенное человеческое существо вне всякой связи со всем,что ее окружало. Мы действительно хорошо понимали друг друга, и все мои обидына нее в тот момент не имели никакого значения.

Она вытащила из волос шпильку, и они густой волной упали ейна плечи.

После этого мы еще около часа сидели молча. Не было нисмеха, ни разговоров – только пылающий в камине огонь и ощущение того, что онанаходится рядом.

Она повернулась так, чтобы огонь хорошо был виден ей, а ятем временем любовался ее точеным профилем и изящной формой губ и носа. Потомона вновь взглянула на меня и уже совсем другим, лишенным всяких эмоций, ровнымтоном произнесла:

– Я уже никогда не смогу отсюда уехать. Я умираю.

Все пережитые мною ранее эмоции не шли ни в какое сравнениес тем потрясением, которое я испытал в этот момент.

– Я переживу весну и, может быть, лето. Но зиму мне ужене суждено пережить, – продолжала между тем мать. – В этом ясовершенно уверена. Боль в легких слишком сильна.

– Матушка! – только и смог воскликнуть я,склоняясь к ней, и в голосе моем слышалось неподдельное страдание.

– Не нужно ничего говорить, – ответила она.

Мне даже показалось, что ей не нравится, когда я называю еематушкой, но я ничего не мог с собою поделать.

– Мне просто необходимо было с кем-то поговорить обэтом, – сказала она, – произнести эти слова вслух. Потому что этимысли приводят меня в ужас. Я боюсь.

Мне очень хотелось взять ее за руку, но я знал, что онаникогда не позволит мне сделать это. Она не любила, когда к ней прикасались.Сама она никогда никого не обнимала. Нас соединяли только взгляды, и мои глазабыли полны слез.

– Тебе не следует много думать об этом, –промолвила она, похлопывая меня по руке. – Я и сама вспоминаю о своейболезни лишь время от времени. Однако ты должен быть готов к тому, что тебекогда-нибудь придется жить без меня. Возможно, это явится для тебя болеетяжелым испытанием, чем может показаться тебе сейчас.

Я попытался что-то сказать, но не смог вымолвить ни слова.

Она молча покинула комнату.

Хотя в разговоре мы ни разу не коснулись моих костюма,бороды и внешнего вида в целом, она прислала ко мне слуг с чистой одеждой,бритвой и теплой водой. Я безропотно отдался их заботам.