Кассандра - Сергей Пономаренко Страница 13

Как и можно было ожидать, вперед вышли все.

— Степан! — окликнул я его по имени.

Он внимательно на меня посмотрел и, похоже, узнал.

— А, золотопогонная дворянская сволочь очнулась! — бросил он, подошел ко мне и отвесил хлесткую пощечину.

— Этого надо будет допросить, а потом в расход. Без вариантов. Пока пусть здесь побудет, в сторонке. — Затем он продолжил речь: — Но должен разочаровать: в живых останутся не все — за всё надо платить. Может, кто хочет добровольно умереть? Или укажет на тех, кто этого достоин? Кто рьяно стрелял в нашего брата крестьянина или прислуживал золотопогонным?

Послышались крики, спор, чуть до драки не дошло.

— Молчать! — сорвался на крик мой бывший однокурсник Степан. — Используем опыт древних римлян. Становись в одну шеренгу по росту!

Началось небольшое столпотворение, но вскоре все построились.

— Рассчитайсь на первый-третий, и каждый третий — выйти из строя!

Из строя выходили с обреченным видом — догадываясь, что их ожидает. Один из них, Федорчук, не выдержал, упал на колени, стал есть землю, молить, чтобы позволили ему остаться в строю. Его место занял стоявший за ним Данилин, в империалистическую награжденный полным Георгием, наиболее опытный боец в эскадроне. Он был хмур и не нарекал на то, что занял чужое место в строю смерти.

— А теперь, оставшиеся, рассчитайсь на первый-второй и выйти из строя вторым номерам! — Когда команда была выполнена, Степан сообщил: — Пойду посоветуюсь с госпо… товарищем атаманом, а заодно допрошу эту золотопогонную сволочь!

Меня отконвоировали в одну из изб. В горнице было пусто, на столе стояла крынка молока, рядом лежала большая горбуха житного хлеба.

Конвоиры вышли и оставили меня наедине со Степаном.

— Здравствуй, Петр. — Степан обнял меня, удивив этим больше, чем пощечиной.

— Не могу ответить тебе тем же — у меня связаны руки.

— Извини за пощечину — ты же меня понимаешь, — тяжко вздохнул Степан. — Развязать тебя тоже не могу. Всюду глаза да уши — а товарищ атаман, чуть что заподозрит, не раздумывая, поставит к стенке. Присаживайся. — Он придвинул мне табурет, на другой уселся сам.

— Вы за кого? Кто атаман?

— Петр, извини, но здесь вопросы задаю я… Мы за себя. Центральная власть нам ничего не дает и дать не может, вот мы и организовали у себя республику, куда вошло семь сел. Я министр внутренних дел.

— Ты после университета здорово продвинулся, — не удержался я от иронии.

— Не завидуй — это большая ответственность. Например, что мне с тобой делать?

— И так понятно — к стенке золотопогонника!

— А как же наши совместные студенческие годы, наше братство, учрежденное на Владимирской горке, мечты о светлом будущем?

— Вот во имя этого светлого будущего ты меня и поставишь к стенке.

— Да, положение… Позволить тебе бежать я не могу… — Степан, поднявшись, стал нервно ходить вдоль стола. — А решать надо быстро… Ладно, приму удар на себя — атамана уговорю. Только ты меня не подведи! Башкой рискую!

Мы вышли из избы и вернулись к тому месту, где понуро стояли три шеренги унылых пленных, ожидавших своей участи. Вокруг столпились немногочисленные обитатели деревни: женщины, дети, а также несколько безногих инвалидов войны в шинелках и на костылях.

Степан огласил решение:

— Вторая и третья шеренги остаются жить, первая — в расход!

Раздался вой Федорчука, который остался в первой шеренге и попытался повторить свой трюк по спасению, но толстый краснолицый мужик, обликом напоминающий продавца из мясных рядов, принялся его «уговаривать» ручищами и ножищами. Вскоре тот лежал на земле с окровавленным лицом и лишь тихонько скулил. А Степан обратился к помилованным:

— Товарищ атаман дал вам шанс, но требует гарантий вашей преданности ему. Каждый из вас получит винтовку с одним патроном, и вы сами расстреляете… — он запнулся, подбирая слова, и ограничился коротким: — …этих. Мы сосчитаем попадания, и если кто-то промахнется или будет стрелять не смертельно, то на это количество уменьшится число счастливчиков, оставшихся жить. Атаману не требуются колеблющиеся и не умеющие стрелять. А вот и сам атаман Павленко, премьер-министр нашей республики!

На тарантасе подъехал кряжистый усатый мужчина необъятной толщины, явно в прошлом кузнец или цирковой борец. Он был во френче и кубанке с нашитым странным крестом, словно ветряк с искривленными на концах лопастям. Степан подошел к нему и стал негромко объяснять происходящее. Выслушав, тот задумался, вперил взгляд в меня и затем медленно кивнул в знак согласия. Согласия на мою казнь или воскрешение?

Тем временем приговоренных раздели до исподнего, и первая «двойка» помилованных вооружилась винтовками и уставилась на обреченного. А им в спину грозно смотрело дуло «максима».

— Я не желаю стрелять в своих товарищей! — послышался громкий голос, и из группы помилованных вышел Данилин, подошел к самому молодому из приговоренных на смерть, девятнадцатилетнему Ваське, и поменялся с ним местами.

Он отдал юноше одежду, а сам остался в исподнем. Ошалевший от происходящего Васька не мог найти слов благодарности и безмолвно спрятался за чью-то спину.

— Похвальный поступок, — обронил атаман и подал команду.

«Двойка» выстрелила, и приговоренный упал как подкошенный. Из толпы выскочила растрепанная женщина и упала в ноги атаману.

— Пощади моего Прошку! — заголосила она, и я только теперь заметил среди приговоренных своего бывшего ординарца. — Мужа Веньку убили немцы, пощади Прошку — двое деток малолетних у меня.

— Кто он ей? — спросил атаман у Степана, и тот быстро ответил:

— Кобель, одну ночку с ней провел, вот она и растаяла, дура.

— Уберите ее! — приказал атаман, и двое мужиков оттащили плачущую женщину, а Прошка повесил голову.

— Следующий! — приказал атаман, и вскоре на небеса отправился хнычущий Федорчук.

Убитых осматривал Степан, считал попадания, оглашал: «Зачет!» Это напомнило мне студенческие будни, совсем некстати для такого страшного момента.

Молоденькому Ваське довелось стрелять в своего спасителя Данилина. Степан обнаружил на его теле лишь одно попадание — и Васька оказался у стенки, перед следующей «двойкой». Больше промахов не было.

Последним был Прошка, но «двойки» уже закончились. Атаман подозвал к себе Прошку и равнодушно спросил:

— У тебя дети есть? Говори только правду, иначе твоей участи не позавидую.

Прохор побелевшими губами вымолвил:

— Двое. Сыновей.

— Венчанный? Не вдов?

— Жена есть, — опустил голову Прошка. — Венчаны.

— Расстрелять. В самом деле кобель! — бросил атаман и отвернулся от него.