Движение. Место второе - Йон Айвиде Линдквист Страница 11

* * *

Написанное предложение было прекрасно: «Добрался до своей комнаты, упал в кровать как подрубленный и немедленно заснул». Казалось чудесным взять и суметь так написать… Я сидел за письменным столом. Бросал свои монетки, раскладывал карты, упражнялся, чтобы невероятное казалось правдоподобным, и чувствовал приближение черной тоски, будто бы шар для боулинга катился по направлению к моей голове как в замедленной съемке.

Я наклонился над проигрывателем, чтобы поставить «People are people» – только для того, чтобы услышать, как Мартин Гор поет: «I can't understand what makes a man hate another man, help me understand» ^[3] но иголка повела себя так же, как и накануне вечером, и отскочила от пластинки.

Я немного поплакал, обхватил голову руками, чувствуя, что жизнь очень, очень длинна. До моего отъезда в Копенгаген оставалось три дня, и в тот момент я даже не понимал, как выдержу все это время. Я катался по полу, обхватив себя руками, а время утекало. Наконец я остановился в изнеможении, лежал и смотрел в угол, где торчал разъем для телевизионной антенны.

Я сдался. Больше так продолжаться не могло. Раньше я решил для себя обходиться без телевизора, чтобы лучше сконцентрироваться на главном, но у меня не получилось. Мне нужно было видеть лица и слышать голоса, хотя бы даже и из ящика. У входа на специальной доске висело объявление, что кто-то продает маленький телевизор. Я поднялся с пола, чтобы пойти узнать номер и немедленно позвонить, но тут увидел, что на часах больше двенадцати ночи. Нужно было ждать до завтра.

Как человек, который находится в предвкушении праздника и поэтому может пережить еще несколько грустных дней, я успокоился при мысли о телевизоре и даже смог часик поупражняться в фокусах, а потом пошел и лег спать.

* * *

Чтобы провалиться в сон как подрубленный. Конвульсии и катание по полу так меня утомили, что хотелось спать, но уснуть было невозможно из-за скрипящего шума в ушах – такого, который бывает, когда выдыхаешь воздух и погружаешься под воду в бассейне.

Я сел на матрасе и обхватил колени руками. В голове появлялись и исчезали жесткие пульсирующие волны шума, и я попробовал отвлечься, мысленно повторяя свой фокус, движение за движением, при этом в мыслях у меня получалось достичь того совершенства, которое не давалось мне наяву.

Я почти закончил, дошел до финала, где вытаскивал гигантскую монету из маленького кошелечка – и тут зазвонил телефон. Я сидел, уставившись на него, позволил ему прозвонить, наверное, десять раз, прежде чем вскарабкался на кресло у письменного стола, поднял трубку и сказал:

– Алё.

– Ну ничего себе, как долго ты не подходил…

– Да, я… Сигге здесь нет.

– Ну. Я знаю.

– Знаешь?

– Я не знаю наверняка. Но если ты говоришь, так оно и есть.

Я попытался представить, как выглядит помещение, из которого звонит мой собеседник. Единственное, что я мог сказать с уверенностью: это было не общественное место. Не было слышно никаких посторонних голосов или звуков. Наконец я спросил:

– Зачем ты тогда звонишь?

Собеседник вздохнул.

– Ну, знаешь… Почему ты делаешь так, а не иначе? Разве ты всегда можешь ответить на этот вопрос? Что ты делаешь?

– Пытаюсь заснуть.

– Не очень-то получается, верно?

Наверное, я хватался за соломинку, но не мог не спросить:

– Ты не знаешь, что не в порядке с этим домом?

– С каким домом?

– С домом, в котором я живу.

– Ты живешь в доме?

Я покачал головой, обращаясь к самому себе, и сказал:

– Не бери в голову. Ты хотел что-то спросить?

– Ты должен поспать, да?

– Ну да.

Собеседник замолчал так надолго, что я подумал, будто он утратил интерес. Я сказал: «Спокойной ночи», – и почти повесил трубку, когда он сказал:

– Эй, подожди. Ты можешь… положить трубку рядом с собой?

– В смысле?

– Когда ляжешь спать. Я не буду болтать, ничего такого, обещаю.

– Ну, не знаю…

– Ну давай же, какая разница?

– А ты что будешь делать?

– Спать, понятное дело.

В какой-нибудь другой раз я, возможно, отреагировал бы на его предложение по-другому, но после дневной погони за человеческим единением и вечерним попаданием в тиски одиночества моя оборона ослабла.

– Ты храпишь? – спросил я.

– Нет, с чего бы.

– Хорошо. Тогда спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

Я снял телефон со стола, поставил его рядом с матрасом, положил трубку рядом с подушкой, лег и некоторое время смотрел на трубку. Этот кусок пластмассы связывал меня с каким-то другим человеком, который был где-то в другом месте. Я даже думаю, что погладил тогда трубку пальцем.

На другом конце провода ничего не было слышно, и когда я уже почти провалился в сон, то пробормотал: «Ты здесь?», но не получил ответа. Затем я, должно быть, заснул.

* * *

В ту ночь я спал необычно хорошо. Первым, что увидел, когда проснулся, была телефонная трубка, которая лежала рядом со мной. То, что произошло прошлым вечером, представлялось оторванным от привычной реальности.

Привычная реальность? Что я о ней знал?

Я поднес трубку к уху и прислушался. Ничего не было слышно. Я тихонько прошептал: «Алё?», чтобы не разбудить собеседника, который, возможно, спал на другом конце провода. Ответа не было. Когда я положил трубку на рычаг и снова ее поднял, то услышал гудок соединения.

Я сидел раздетый за письменным столом и пытался привести себя в гармонию с окружающим миром. Получалось не очень. Я убедил сам себя, что это связано с чемпионатом Скандинавии, что упражнения перед чемпионатом привели к тому, что я утратил связь с привычной реальностью.

С другой стороны, в этом состоянии я, по большому счету, жил с двенадцати лет. Всего лишь единичные возвращения, короткие периоды тесной связи с бытием – как поросенок отрывается от своего корыта и воспринимает окружающую обстановку, а затем возвращается к своей бесформенной массе, своим помоям.

Я больше не был уверен, что мысль записать историю про ребенка была так уж хорошо продуманной. Некоторым образом она была лишь свидетельством моего недостаточного контакта с нормальностью. Но рассказ был начат, и я должен был довести его до конца. Если обо мне и можно сказать что-то хорошее, так именно это: я довожу дела до конца. Дохожу до предела.

Мое состояние сознания хорошо подходило для описания того галлюцинаторного транса, в который я погрузился после случая в шалаше, так что я придвинул к себе блокнот и продолжил писать.