Никто не уйдет живым - Адам Нэвилл Страница 10

Стефани осмотрела его новые кроссовки наглого, флуоресцентно-зеленого цвета, и догадалась, что ее залог уже недоступен.

– У кой-кого из нас хватает ума, штобы не тратить жизнь на колл-центры или раздачу жратвы в Буллринге. – Он издал фыркающий смешок и, казалось, ожидал, что она присоединится. Стефани и забыла, что проболталась ему об этом. Что еще она рассказала?

– Тебе нелегко пришлось. Можешь мне даже не рассказывать, ага? На тебе оно написано. Мамка твоя больше не хочет, штобы ты с ней жила. Не так и удивительно, если уж честно, с твоим-то языком. Твой бедный старый батя умер. Я это все понимаю. А ты на мели. Я даже не хотел, штобы у меня в доме кто-то жил. Забыл, что реклама торчит в витрине у этого тюрбанника. Но когда ты позвонила, я понял – этой девчоночке тяжко живется. Даже парень ее послал. Полоса неудач у нее, типа. И я подумал: надо ей помочь. Не первый раз у нас в семье подбирают приблуду. А потом ты берешь и за дебила меня принимаешь. Хорошо еще, кузена моего нет. Он не я; он в таких случаях лясы не точит. Он человек суровый.

Драч увидел, как в ее глаза возвращается страх; страх, который Стефани не могла скрыть.

Он улыбнулся.

– Не бойся, он щас не здесь. Он на юге кой-какими делами занимается, пока я с этим местом разбираюсь. Никто тут не жил с тех пор, как мама с папой померли. – При мысли о них его глаза увлажнились. – Это мой фамильный дом. Пойми уж, мне не нравится, когда его не уважают. Он для меня много значит. Не уважаешь этот дом – не уважаешь моих маму с папой, и не уважаешь меня. Мне тут бродяжки не нужны. Я здесь вырос. Я кого попало на порог не пускаю. У мамы с папой были жильцы, и я подумал, что одна бездомная девочка мне не навредит.

Стефани резко перестала кипятиться. Ощущение безнадежности, которое словно парализовало ее гортань, и все прочие чувства, кружившие у нее в голове и в сердце, обернулись подозрением. Она нахмурилась.

– Но вы говорили, что здесь живут и другие девушки. Сколько их?

Казалось, собственная болтливость смущала его теперь, когда он разогнался и нашел внимательную слушательницу.

– Я ж говорил, люди приходят и уходят. Я им помогаю. Хотя не обязан. Не нужны деньги, когда зарабатываешь столько, сколько я. Но это у меня в природе – помогать людям. Семейная черта. Всегда была. Но погладь нас против шерсти – сразу об этом узнаешь, уж поверь мне. У нас в семье сердца большие. Мамочка моя…

Она не могла больше слышать ни единого слова. Они словно скрежетали внутри нее, заставляли таращиться в ошеломленном молчании, слушая его лживое самохвальство. Она знала о нем больше, чем хотела. Они разговаривали лишь трижды, и теперь, когда триптих бесед лицом к лицу был завершен, ей было плохо от гнева. Плохо до тошноты. Стефани ненавидела себя за слезы, за то, что он так легко заставил ее плакать, за то, что сдуру очутилась здесь, и за то, что рассказала ему о себе так много.

Рассказала ведь? О чем она думала?

– Пожалуйста, уйдите.

Драч посмотрел на дверь, потом переместился на несколько футов, чтобы ее загородить.

– Постой, постой. Не надо драмы. Ты здесь только поселилась. Дай старому домишке немного времени, типа. Обживись. Вот што я сделаю…

– Нет. Я съезжаю.

– Чего я терпеть не могу, девочка, так это когда меня прерывают. Сечешь? Я вроде дал понять, что грубости не терплю, ага?

Стефани со злостью посмотрела на него, но промолчала. Она может убраться отсюда за десять минут. Вызовет такси. За одиннадцать фунтов ее довезут до центра города.

«А потом что?» Если она потратится на такси, у нее не останется ни пенни до пятничной зарплаты.

– Ну, я знаю, што его надо чуть подкрасить да подлатать. Весь дом. Поэтому цена и соответствует теперешнему состоянию, ага? Поэтому я и вернулся сюда, в родной старый городок. И когда я с этим местом разберусь, оно вернется, да? К прежнему блеску. Ты его и не узнаешь. Мы с кузеном не просто красавчики. Но пока што, ага, я сделаю так, штобы тебе было поудобнее. Как тебе? Честное предложение. Может, телик поставлю? У нас есть лишние. Креслице мягкое. Штобы было где посидеть, што посмотреть, ага?

– Нет, спасибо. Мне надо уехать. Работа…

– Нет никакой работы. Мы это уже выяснили. Ничего у тебя нет, только шмотки, в которых ты стоишь. И правду сказать, милаха, шмотки неказистые. А работу ты не найдешь, если будешь выглядеть как бродяжка без адреса. Встречают-то по одежке. Но у тебя теперь есть приличное жилье. Работа будет потом. В Ковентри мест не больше, чем тут. Везде одно и тоже. Страна в жопе. По крайней мере, те, кто не знают, чего делать. Как себе помочь, типа. Потому што никто тебе в этой жизни помогать не станет. Мамочка заставила меня это усвоить. Твоя небось тоже пыталась тебе объяснить, да ты языком трепала. Пора, типа, начинать думать по-взрослому. Пора начинать слушать. И куда это ты так поздно вечером побежишь, э? К парню? Какому-то пацану, который тебя выставил? Умный ход.

– Перестаньте! Вы меня не знаете. Вы ничего обо мне не знаете.

– Ты удивишься, столько я всего обо всем знаю. Только дурак иначе подумает о Макгвайре, девонька. А у кого из нас есть домик с шестью спальнями и обустроенным чердаком, а? У кого свой бизнес? У меня. Не у тебя. У тебя ничего нет. Но я протягиваю руку. Помощь предлагаю. Первая ступенька в лестнице. Кусать меня за палец – последнее дело, сестренка.

– Понедельник. Это мой последний день.

– Ой, какая ты упрямая. Не знаешь, што для тебя лучше. Ну ладно, понедельник так понедельник. Как хошь. Заплатила за месяц – можешь жить месяц, а можешь валить хоть щас. Мне же легче будет, честно. Только залога ты не получишь. Это не обсуждается. Ты нарушила договор. Я што тебе, благотворитель?

Драч ухмыльнулся. Она долго молчала, пока он стоял, подняв бровь, и ждал, что она будет спорить.

– Опять ты затихла. Потому што знаешь, сестренка, што сказать тебе нечего.

Он вышел в дверь боком, пружинящей походкой, довольно склонив набок кудрявую голову.

Стефани подскочила с кровати и захлопнула дверь.

Она услышала, как снаружи стихли шаги Драча, словно он думал, не вернуться ли, чтобы отчитать ее за хлопанье дверями, как будто она была подростком, закатившим истерику. Стефани снова вспомнила о Вэл, своей мачехе, и ей захотелось кричать.

Она повернула ключ в замке так быстро, что вывернула запястье, а потом прижалась к двери и ждала, пока не услышала, как заскрипели ступеньки, ведущие к его квартире. Вдалеке захлопнулась дверь.

Стефани легла на кровать и закрыла лицо руками.