Большая книга ужасов — 7 - Дмитрий Емец

1

– Ты проспорил! – сказала, как отрубила, Анька Иванова.

Филька Хитров, невысокий, юркий, похожий на встрепанного воробья семиклассник, удрученно вздохнул. Он понял это давно, но упорно не хотел соглашаться. И дернул его черт за язык! Но признавать свое поражение он не желал, и на то у него была очень веская причина.

– Ничего подобного, – заупрямился он. – Ты сказала, что районку раньше второго не дадут. А я сказал, что дадут, потому что...

– Хитров! Стоп! – Анька повысила голос.

– Чего «стоп»?

– На каком уроке она была?

– Ну, на втором... Но первого-то вообще не было... А значит, второй и был первый... То есть в том смысле первый, что раз первого не было, то второй стал как бы первый...

– Хитро-ов!!! Ты меня за дурочку не держи! Давай у Петьки спросим! Мокренко, на каком уроке была контрольная: на первом или на втором?

Сразу две пары глаз – серые Анькины и голубые хитровские – настойчиво уставились на толстяка Петьку. Мокренко неуютно заерзал на подоконнике и едва не подавился трехслойным бутербродом, которым в данный конкретный момент подпитывал свои силы.

– Ну... э-э... – замялся он, виновато косясь на Фильку. – Вообще-то, если честно, она была на втором.

Анька издала торжествующий вопль.

– Вот видишь!

– Эх ты, а я-то думал, ты мне друг, – сказал Филька, с ледяным презрением глядя на Мокренко.

Однако круглая Петькина физиономия, обсыпанная по подбородку мелкими крошками, выражала: «Хитров, ты мне друг, но истина дороже!»

– А что я такого сказал? Только то, что урок-то был второй, – пробурчал Петька.

Приняв решение, Филька твердо посмотрел на Иванову. В седьмом «А» она была известна как первейшая спорщица. Так, с литератором она спорила, что он не знает, как звали бабушку Пушкина, а с математичкой – что та не помнит числа «пи» до седьмого знака включительно. После десятка подобных споров учителя стали вздрагивать при любом звуке Анькиного голоса и смотрели на ее парту так, будто на ней лежал чемодан с тротилом, а сама Иванова держала в руках взрыватель. Но теперь дело было даже не в этом. Дело было в принципе: сможет он или нет.

– Хорошо. Я проспорил, и я это сделаю, – сказал Хитров.

Анька Иванова, готовившаяся к новому натиску, от неожиданности осеклась. Кажется, она и сама не принимала этого спора всерьез.

– Сделаешь? – недоверчиво спросила она.

– Да. Сегодня же ночью я пойду на кладбище и принесу то первое, что мне попадется. Мы же на это спорили?

– Да, на это, – подтвердила Иванова.

С той самой минуты, когда она поняла, что Филька не шутит, в ее голосе уже не было торжества.

– Седьмой «А»! Где вы там? На урок! – крикнула, проходя мимо, седовласая, с высокой прической учительница.

«Кладбище! Неужели я в самом деле туда потащусь?» – с ужасом подумал Хитров.

2

Поздним вечером, когда родители улеглись спать, Филька незаметно выскользнул из дому и выкатил из гаража велосипед. При этом машина деда предупреждающе вякнула и моргнула фарами. Хитров опасливо покосился на свои окна.

«Ишь! Заложить меня хочет! Но теперь отступать поздно», – подумал он, поспешно захлопывая гараж.

Было сыро. Шины велосипеда глубоко отпечатывались на влажной земле. Когда Филька проезжал через лужицы, под колесами трескался лед. Бр-р! И противное же это время – конец октября.

Обогнув гаражи и детский сад, Филька нырнул в переулок, срезал дворами и, выехав на шоссе, направился в сторону парка. Автомобилей почти не было. Один только раз мимо, мерцая сиреной, пролетела белая, с красной полосой, машина «Скорой помощи». Мелькнуло желтоватое, склоненное к рулю лицо водителя, похожее на лицо живого мертвеца, а врач в халате, чуть повернув голову, погрозил Фильке пальцем. Обогнав велосипед, автомобиль с гулом скрылся за поворотом. Встреча со «Скорой» показалась подростку недобрым знаком.

«И угораздило меня поспорить с Ивановой! Ее переспорить – все равно что тапкой танк раздавить», – подумал он.

Однако Филька отлично понимал: истинная причина того, что он спорил с Анькой и, проспорив, исполнял обязательства, состояла в том, что Иванова ему нравилась. Нравилась, пожалуй, только ему, потому что красавицей ее назвать было сложно. У Ивановой были выпуклые круглые очки с такими стеклами, что толще бывает только оптический прицел, и нос самой въедливой формы. Но Фильке она нравилась не за очки и за нос, а за что-то другое, неуловимое, что он затруднился бы выразить словами, но что и было самой Анькой. Если бы не это, никакой спор не погнал бы его ночью на кладбище.

«И что я, интересно, принесу ей? Кость? Памятник? Вот гад Мокренко, не мог другу подыграть! Ну ничего, толстый: попроси меня теперь починить компьютер!» – недовольно размышлял Филька.

Вскоре он уже протискивался с велосипедом в пролом в парковой ограде, где в железном заборе кем-то заботливо спилены были два прута. Лазейка эта была особенной – сколько раз ее ни заваривали, ни мазали края солидолом, ни обматывали колючей проволокой, через несколько дней она появлялась вновь.

Ночь была светлая. Луна – круглая, желтая, как совиный глаз, – отблескивала на полуспортивном руле. Она же купалась во всех лужах, в которых, кроме луны, плавало еще и множество листьев. Черные стволы деревьев, похожие на колонны, неохотно раздвигались и скользили назад, пропуская велосипед.