Тварь 2. Сказки летучего мыша - Виктор Точинов

Предания старины – I.

Дибич. Май-июнь 1843 года

Многие, имевшие честь (иные – несчастье) свести личное знакомство с Леонтием Васильевичем Дубельтом, генерал-майором и начальником штаба Отдельного корпуса жандармов, – сравнивали его с Дон Кихотом.

Внешнее сходство действительно имелось: исхудалое лицо, оттененное длинными светлыми усами, глубокие морщины, избороздившие лоб и щеки, усталый умный взгляд…

Но Дибич хорошо знал своего начальника и был уверен: в бой с миражами, с ветряными мельницами тот никогда не ввяжется. Недаром даже злейшие враги III Отделения признавали: Дубельт «умнее всего Третьего и всех отделений собственной канцелярии…» [1]

Именно поэтому Дибич произнес слова, которые никогда не позволил бы себе произнести при предшественнике Леонтия Васильевича – при Мордвинове. Тот, безуспешно тщась восполнить усердием недостаток ума, тупо и не рассуждая давал ход самым нелепым жалобам и доносам. И, что греха таить, порой заведенные им анекдотичные «дела» порождали неуважительный смех в адрес Отделения… Трудно, например, уважать службу, по жалобе мужа-рогоносца занимающуюся розыском жены, сбежавшей с любовником… Дубельт до подобного мог опуститься в единственном случае – если получал на то прямое указание Государя.

Дибич спросил осторожно:

– Вы действительно считаете, Ваше превосходительство, что дело требует столь тщательного расследования? Могут ли игры «светской львицы» с магическими кристаллами и столоверчением представлять реальную угрозу для основ государства и веры?

«Львица» он произнес по-французски: lione. В русском языке выражение пока не прижилось. Да и оставалась графиня Юлия Павловна Самойлова в российском высшем свете «львицей» первой и, пожалуй, единственной…

Штабс-ротмистр Дибич действительно не понимал, отчего генерала столь заинтересовало пресловутое столоверчение – настолько заинтересовало, что он отозвал его, Дибича, из Варшавы, где назревали события действительно серьезные. Эка невидаль – магические кристаллы! Да в половине великосветских гостиных Петербурга регулярно практикуют подобные развлечения.

К тому же, сказать по чести, предстоящее задание не нравилось Дибичу чисто из моральных соображений. Семейство Самойловых было, как выражался в таких случаях штабс-ротмистр, с душком. Графиня Юлия Павловна в результате сложного адюльтера официально считалась внучкой собственного фактического отца. [2]Выйдя замуж, прожила с мужем совсем недолго – затем рассталась, не разводясь. И с тех пор вела жизнь более чем вольную, не оглядываясь ни на какие условности и ограничения, порождая массу слухов и сплетен. Упорно твердили, например, что приемные дочери Самойловой – вовсе не приемные, но прижиты ею от любовника, живописца Брюллова…

Штабс-ротмистр, воспитанный в старых понятиях, не горел желанием рыться в грязном графском белье. Не мордвиновские времена, в самом деле…

– Видите ли, милейший Иван Ильич… – Дубельт выдержал долгую паузу, машинальным движением придал своим знаменитым усам безупречно горизонтальное положение. Дибич хорошо знал, что жест сей служит верным признаком глубоких сомнений шефа в чем-либо – и, пожалуй, единственным зримым признаком.

– Видите ли, – продолжил генерал, – донос подобного рода, поступивший от кого угодно, я отправил бы в архив без малейших последствий. Но…

Он вновь сделал паузу, вновь коснулся усов. Штабс-ротмистр подумал, что Мордвинов давно бы уже грохнул кулаком по столу и рявкнул бы: «Исполнять немедленно!»

– Но автор доноса – Шервуд. А вы знаете, какой он обладает привилегией… К кому может обращаться напрямую.

Дибич знал. Иван (Джон) Шервуд – сын переселившегося в Россию английского фабричного мастера – обладал всеми задатками авантюриста и мошенника средней руки. Несомненно, именно в таком направлении и развивалась бы его карьера. Однако – этому прохиндею без малого двадцать лет назад посчастливилось проникнуть в Каменке в тайны назревающего выступления заговорщиков, осужденных впоследствии по делу 14-го декабря. Едва ли причиной тому стала проницательность и сыскные таланты Шервуда – скорее расхлябанность и самонадеянность горе-карбонариев.

Но как бы то ни было, за своевременный донос на Шервуда пролился поток высочайших милостей: получил денежные суммы, наследственное дворянство, был произведен в офицеры. Более того, обрел новую фамилию, вернее сказать, дополнение к старой: стал именоваться Шервуд-Верный.

Ни ума, ни таланта пройдохе награды не добавили. Спустя недолгое время III Отделение, где пытался продолжить Верный столь бурно начатую карьеру, отказалось от его услуг. Но Шервуд и много лет спустя не угомонился, продолжая внештатное доносительство…

– Шервуд спит и видит, как бы еще раз «спасти отечество», – неприязненно произнес генерал, подчеркнув последние слова ироничной интонацией. – Однако, как на грех, оказий ему больше не подворачивается – мы с вами, Иван Ильич, недаром-таки получаем жалованье… И Верный пускает в ход самые нелепые домыслы. Но резвиться ему осталось недолго. В обществе упорно поговаривают о его нечистоплотности в денежных делах, чуть ли не в глаза именуют «Фиделькой» и «Шервудом-Скверным»… Пока рано раскрывать подробности, но уверяю вас, – скоро ему придется изнутри ознакомиться с достопримечательностями Шлиссельбургской крепости. Но до тех пор, пока следствие по делам и делишкам Шервуда не завершится, я никак не могу дезавуировать перед Государем его писания… Так что расследование – осторожное, негласное – провести в любом случае необходимо.

Дубельт замолчал, и молчал долго, – ничем, однако, не давая понять, что разговор окончен. Затем продолжил, опустив взгляд на загромождавшие его стол бумаги:

– К тому же открылось неожиданное обстоятельство. Как вы знаете, копии любых сигналов, где говориться о делах, имеющих религиозную либо мистическую подоплеку, препровождаются нами в канцелярию Синода… Обычно то, что вы, Иван Ильич, изволили поименовать «столоверчением», не вызывает их любопытства… Но на сей раз донос Шервуда на графиню Самойлову заинтересовал самого обер-прокурора. И он личным посланием просил меня сообщать буквально всё о ходе расследования – не ему, но прямиком в Десятое присутствие Святейшего Синода.

Генерал быстро поднял глаза на подчиненного – смотрел пристально и испытующе.

Проверка, понял Дибич. Мгновенная, как укол рапиры, проверка, кои столь обожает его превосходительство.