Год Людоеда. Игры олигархов - Петр Кожевников Страница 9

Нет. Не ко мне.

Устали двери

Ждать одиночного звонка,

И молча простыни в постели

Томятся, свежестью дыша.

Софья дописала пришедшее ей на ум четверостишие и спрятала листок бумаги в доставшийся еще в наследство от бабушки резной деревянный ларец: вдруг Ваня увидит.

«Отчего люди подолгу смотрят в окно? — подумала Софья Тарасовна, устраиваясь на своем любимом подоконнике. — Нет, не на что-то конкретное, необходимое, что ли, для них, а вообще, просто смотрят и переводят взгляд от одного предмета к другому, от одной ситуации к другой. Наверное, из-за отсутствия сил на какое-нибудь действие». Как раньше сидели бабушки-старушки на скамейках, расставленных по всему Васильевскому острову. Да и сейчас, пожалуй, стоят скамейки, а пенсионерки сидят ли? Или Соня их просто не замечает, то есть не успевает обратить внимание на то, стоят ли скамейки и сидят ли бабки? На их недавней встрече Кумир очень забавно рассказывал, что в Германии для любительниц созерцания продают специальные подушечки: купит бабушка такую подушечку, принесет домой, откроет окно, положит подушечку на подоконник, облокотится и наблюдает за внешней жизнью. Да не просто наблюдает, а если ей померещится что-то незаконное или антиобщественное — тотчас сообщит по одному из телефонных номеров, которые в обилии существуют для всякого рода доносительства. А может, это и правильно? Наши-то бабушки тоже когда-то боролись за общественный порядок. Это они сейчас боятся, что им первый же нарушитель полчерепушки снесет или жилье спалит.

«Ну до бабушек-старушек вам еще далеко, Софья Тарасовна, вы вон все к молодежи тянетесь». Морошкина улыбнулась, затушила сигарету и пошла наполнить ванну водой и пеной. Этот загадочный Лев явился для них с Ванюшей как ангел-спаситель. Неужели на мальчике действительно нет ни одной царапины? Господи, как же Льву удалось вырвать Ремнева из лап этих людоедов?! Один Вершок чего стоит! И как Ангелина с ним столько лет прожила да еще дочь от него родила?! Говорят же люди: яблоко от яблони… Конечно, ей сейчас не позавидуешь: шутка ли потерять сразу и мужа, хоть и бывшего, и единственную дочь! Она, вон, даже и к телефону не подходит, а может, и саму в больницу увезли? Надо будет попозже связаться со справочной службой да узнать: вдруг действительно Шмель просто не выдержала такого шквала испытаний?

Конечно, Ляля сама выбрала свою судьбу, но что она в жизни-то своей видела: отец постоянно по тюрьмам, маманя, простите меня, одну любовницу на другую меняет. Что вообще люди в этом находят? Нет, Морошкина, конечно, не станет лгать самой себе и даже без Страшного суда признается, что где-то в ней, пожалуй, таится порок однополого влечения, но она ведь не дала ему развиться в манию, а ей уже, слава богу, сколько лет!

Так, наверное, жестоко рассуждать, но что ждало Лялю: этот ее господин Волтузин тоже по зонам помыкался, а уж висело на нем наверняка столько всяких темных дел, что просто бери и сажай! Да так в итоге бы и вышло! А могли и подстрелить, и подорвать, — сейчас это проще простого!

А что же тогда ее молодой поэт? Каким образом в выродившихся семьях появляются здоровые дети? Да-да, она не спорит: он не на сто процентов нормален, что-то такое в нем, безусловно, имеется. Ну а кто сейчас нормален? Между прочим, ее, может быть, и привлекла некоторая его «неправильность», а в общем-то, необычность. А Лев? Разве он не произвел на нее неожиданно сильное впечатление? Но не мог же подросток затмить супермена? Может быть, их отношения, минуя страсть, перетекли в дружбу? С этим ей еще предстоит разобраться, а сейчас она ждет возвращения ей ее мальчика, который так трогательно выдохнул в ту счастливую ночь: «Ой!..» Да, она прекрасно понимает, что их отношения, по большому счету, бесперспективны: он ведь еще совсем ребенок, у него совершенно другая жизнь, другие интересы, — они ведь ни в чем не пересекаются! Но он же любит ее! По-своему, не так, как она его, но любит, любит! И это все-таки для них главное! Неужели она не сможет правильно повлиять на парнишку, помочь ему встать на ноги, развить в себе все самое лучшее? «Кого ты убеждаешь, Сонечка, себя? Ты думаешь, это действительно нужно?»

Услышав звонок, Софья удивилась своим фантастическим возможностям, когда единым движением преодолела расстояние от окна до прихожей и, безоглядно оставив необходимую технику безопасности, о которой постоянно твердила сыну, кажется даже забыв о том, что вначале полагается посмотреть в глазок, распахнула входную дверь.

— Здравствуйте, Софья Тарасовна. — Ремнев учтиво произнес приветствие и протянул Морошкиной букет гвоздик. — Цветы дядя Лева купил: у меня не было денег. Он вообще очень добрый человек, но дела там были…

— Ну про дела ты мне потом расскажешь! Скажи, Ванюша, они тебе ничего не причинили? Заходи, милый. Ты один? — Софья спросила об очевидном, поскольку лестница была пуста, а сама подумала о том, как это странно, что Ваня, несмотря на их отношения, продолжает обращаться к ней по имени-отчеству. — Снимай ботинки. Вот вешалка, наверное, помнишь.

— Да, тетя Соня. — Юноша шагнул в квартиру и остановился в коридоре. — Дядя Лева… Лев, он сказал, если вам что-то будет нужно — звоните, когда захотите. Он меня до подъезда довез и высадил, говорит: иди, а я по делам поеду. Он, тетя Соня…

— Ну какая же я тебе тетя?! — Морошкина не выдержала и, запирая дверь, улыбнулась. Она быстро вошла в комнату, подбежала к окну и, прильнув к стеклу, чтобы обозреть место возможной стоянки их освободителя, посмотрела наружу. Main и им не оказалось. Женщина повернулась к гостю: — Может быть, товарищ майор? Какой ты все-таки смешной! Это правда, что тебя не истязали?

— Ну да, Софья… — Иван замялся. Он продолжал держать в вытянутой руке букет. — Они меня только стращали, ну, на арапа брали, а сделать-то ничего не сделали. Ну разве что съездили пару раз по морде, но меня столько били, что я этого даже не почувствовал.

— Зачем же ты себя так ведешь, что в такие истории попадаешь? Посмотри на своего отца, — хороший пример для подражания, да? — Женщина взяла букет, положила на тумбочку, стоящую в коридоре, и вдруг словно споткнулась, покачнувшись, обхватила юношу за талию и плотно к нему прильнула. — Дурко ты, как моя бабушка говорила! Идем в ванную, я тебе пену приготовила.

«Как она прижалась, словно постер, хочет приклеиться, — подумал Ваня. — Любит меня! И я ее люблю! Женщина она хорошая, да и видная такая, не то что наши девки-мокрощелки! А то, что в годах большая разница, ничего страшного, — со временем, наверное, загладится: бороду отпущу, буду старше выглядеть. Может быть, облысею? А я-то зачем ей нужен, сопляк говенный?! В ванне хочет мыть. Меня и мать-то родная ни разу, кажись, не мыла, все бабка корячилась, а со школы, да нет, раньше, я уже сам себя обслуживал. Мать говорила: сходи с дядей таким-то в баню, а дядя что?.. Он винища нажрется, на лавке растянется, — мне ему его волосатую спину тереть, а потом еще и до дому тащить… Зря я, конечно, с Сашкой и Наташкой таскаюсь, Софья права, — это меня, да и всех нас до добра не доведет. Но погулять-то, пока молодой, тоже хочется! Потом, я же ей ни с кем не изменяю! Это вообще все другое, несерьезное, — да она, я думаю, и сама понимает! Ее-то я люблю, а с ними просто дружу».