Самозванцы - Сантьяго Гамбоа Страница 9

Жизнь Нельсона Чоучэня Оталоры была полна противоречий: он терпеть не мог Литературную академию, хотя был ее членом, питал отвращение к критике, будучи одним из наиболее известных литературных критиков Латинской Америки, и презирал поэзию, которая была коньком среди многочисленных жанров, которыми он занимался (недоброжелатели называли это «пустословием»). Родившийся 45 лет назад в вице-королевском городе Куско, Нельсон был редким человеком: выдающийся студент университета Сан-Маркос, защитивший диплом о перуанских традициях, а позже написавший множество статей и научных трудов, которые позволили ему стать одним из ведущих испаноязычных критиков в Соединенных Штатах.

Теперь, воцарившись в профессорском кресле Техасского университета в Остине, Нельсон обрел спокойствие уверенного в себе интеллектуала; его внутренние противоречия несколько поутихли и превратились в некий легкий стимул (не будем уточнять, к хорошему или плохому). Он не испытывал ностальгии по Перу; ему не хватало разве что некоторых соотечественников, к примеру Сесара Вальехо. Единственной «пуповиной», связывающей Нельсона с его «ущербной» (как он сам говорил) страной, было безудержное, в огромных количествах, потребление инка-колы. Он выпивал ее по три литра в день, дополняя по вечерам безобидными глоточками джина — так было вкуснее, и жизнь начинала кружиться в ритме вальса.

В литературной деятельности Нельсон достиг того уровня, когда публикация его работ являлась, по Борхесу, «истинной честью для типографий». Правда, до сих пор это были публикации за счет автора, то есть на его средства, либо в университетских сборниках. Он был награжден небольшой денежной премией газеты «Маска» за рассказ на инкскую тему, который вошел наряду с сочинениями других авторов его поколения в несколько антологий; последующие же работы популярностью не пользовались. Рассказы «Глядя на запад», «История угольщика Атауальпы», «Еще водки, милая?», «Лимон на двоих», «Сеньор из Апуримака» и «Блюз Куско» удостоились нескольких благосклонных рецензий (написанных его знакомыми, а иногда им самим) в испаноязычных газетах Майами и Лос-Анджелеса. Шесть поэтических сборников, наиболее примечательными из которых были «Рассвет в Куско», «Камни/Вода/Грязь» по рекомендации его друзей-преподавателей были включены в программу курса латиноамериканской поэзии. Говоря по секрету, его поэзия вызывала сладостное волнение у поэтически настроенных девушек, — как гринго, так и латиноамериканок, — которые прельщались не только талантом барда и голосом, тембр которого напоминал Лучо Гатику, но и неотразимым смугло-китайским лицом. Но как и следовало ожидать, этого для Нельсона было мало. Он хотел стать всеми чтимым автором, которому удалось произвести в литературе настоящий латиноамериканский бум; он страстно желал видеть свое имя, написанное золотыми буквами, в одном ряду с великими: Варгас Льоса, Кортасар, Гарсиа Маркес, Кабрера Инфанте и… Чоучэнь Оталора! И хотя времена бума миновали и Хулио Кортасара уже не было на свете, всякий раз, сидя в кабинете или покачиваясь в поезде по дороге в университет, Чоучэнь грезил о прошлых временах и представлял себя в Барселоне, на церемонии вручения какой-нибудь важной премии; в доме Карлоса Барраля, в окружении Гарсии Маркеса, Варгаса Льосы и Доносо; на фото с Нерудой и Карлосом Фуэнтесом… Порой, глотнув виноградной водки, он воображал телефонные разговоры с Кортасаром, в которых автор «Игры в классики» приглашал его в гости:

— Нельсон, почему бы тебе не заглянуть на страстной неделе в мой домик в Сайгоне? — спрашивал Кортасар. — Будут Октавио Пас и Мари Хосе. Они мечтают познакомиться с тобой. Октавио хочет обсудить один критический очерк о твоих рассказах.

— Даже не знаю, Хулио, — сокрушался Нельсон, — я должен быть на нескольких конференциях по моей поэзии в мадридском Институте иберо-романского сотрудничества, а потом представлять в Копенгагене датское издание «Блюза Куско». Так что это будет сложновато, сам понимаешь.

— Да ладно, Нельсон, — настаивал Кортасар, — тогда они приедут на пару дней; ты сможешь отдохнуть, насладиться хорошим бордо и побыть в обществе любящих друзей — совсем не повредит трудоголику вроде тебя.

Естественно, известность Нельсона будет мировой; в воображении он уже слышал по телефону голос Уильяма Стайрона, который предлагал написать комментарии к «Еще водки, милочка?», изданной «Викинг-Пресс» тиражом всего в сто тысяч экземпляров, но с одобрения сливок нью-йоркской литературной критики; президент Франсуа Миттеран, находясь под впечатлением его интервью программе «Апострофы», приглашал писателя на легкий завтрак на Елисейских полях (ходили слухи, что он хочет наградить Нельсона орденом Почетного Легиона, как это было в свое время с Миланом Кундера и Хулио Кортасаром). По приезде домой его будет ждать сообщение от Сюзан Сонтаг с предложением отобедать на следующей неделе с Салманом Рушди (в «Четырех сезонах» в Сентрал-парке). Сюзан скажет: «Салман рассчитывает на твою поддержку, Нельсон, — ты уж не подведи».

Убаюканный собственными грезами, Нельсон дремал в поездах или в кабинете. Проснувшись, он сталкивался с действительностью: его рассказы, которые должны были быть отпечатаны в тысячах экземпляров, хранились, упакованные в пластик, в его собственной кладовке. Всякий раз, когда он заглядывал в один из трех магазинчиков испанской литературы Остина, где торговали его книгами, и спрашивал, не нужны ли дополнительные экземпляры, ему отвечали: «Нет, профессор, все десять ваших книг пока здесь». Лишь однажды продавец в магазине «Христофор Колумб» сообщил приятную новость: «Сегодня утром купили „Блюз Куско“». Нельсон вышел из магазина в приподнятом настроении; однако его радужные надежды растаяли в тот же вечер. Когда он пришел домой, жена встретила его словами: «Черт побери, куда ты подевал все свои книги?! Представляешь, хотела подарить одну тете Гертруде, но не нашла, — пришлось купить. Да, кстати, что ты хотел рассказать?» «Ничего, — отвечал Нельсон, — ничего».