Не оглядывайся! - Карин Фоссум Страница 9

Было шесть часов вечера, и могло пройти еще много времени, прежде чем какой-нибудь бедняга сообщит о ее пропаже. В ожидании фотографий и доклада из прозекторской он пока не мог предпринять ничего существенного. Необходимо прежде всего установить личность умершей. Конрад снял кожаную куртку со спинки стула и спустился на лифте на первый этаж. Галантно поклонился фру Бреннинген, сидевшей на входе, в то же время вспомнив, что она вдова и, возможно, ее жизнь похожа на его собственную. Она красивая женщина, белокурая, как Элисе, но более плотная. Он нашел на парковке свой автомобиль, старый голубой «Пежо-604». Перед его мысленным взором стояло лицо умершей девушки, здоровое и круглое, без косметики. Она была красиво и дорого одета. Ухоженные светлые прямые волосы, хорошие кроссовки. На запястье — спортивные часы «Сейко». Это была девушка из приличного общества, из дома, в котором царил порядок. Он находил других женщин, чей образ жизни — совершенно иной — сразу давал о себе знать. Бывали и сюрпризы. Может, она напилась, или накачалась наркотиками, или случилось еще какое-то несчастье — этого они пока не знали. Все возможно, вещи и люди не всегда представляют собой то, чем кажутся. Сейер медленно ехал по городу, мимо рынка, мимо пожарной части. Скарре обещал позвонить сразу же, как только поступит заявление о розыске. На медальоне — буквы «X» и «М». Хелена, подумал он, а может быть, Хильда. Он не думал, что звонка придется ждать долго. Эта девушка наверняка договаривалась о встречах, в ее жизни царил порядок.

Поворачивая ключ в замке, он услышал глухой стук — это собака спрыгнула с кресла. Сейер жил в блочном доме, единственном в городе тринадцатиэтажном здании. Как надгробный камень-переросток, возвышался небоскреб над остальными постройками. Конрад с женой поселились здесь двадцать лет назад из-за восхитительной планировки и головокружительного вида из окна. Отсюда был виден весь город, и, теперь, когда Сейер подумывал о том, чтобы сменить место жительства, все остальные жилища вызывали у него ощущение тесноты. Квартира была красивая и уютная, стены облицованы панелями. Мебель досталась ему от родителей, старая, надежная, ошкуренный дуб. Стены по большей части были заставлены книгами, а на маленьком пятачке свободного места висело несколько любимых фотографий: Элисе, внук и Ингрид. Рисунок углем Кети Кольвиц, вырезанный из каталога и вставленный в лакированную рамку — «Смерть с девочкой на коленях». Он сам в свободном падении над аэродромом. Родители, торжественно позирующие в воскресной одежде. Каждый раз, когда он смотрел на фотографию отца, собственная старость казалась ему неотвратимо близкой. Щеки так же ввалятся, а уши и брови будут продолжать расти, делая его лицо таким же «взлохмаченным».

Правила в этом доме царили чрезвычайно строгие. Было запрещено выбивать ковер на балконе, и Сейеру приходилось отсылать его в химчистку. Как раз пора было этим заняться. Пес по имени Кольберг снова начал оставлять повсюду груды шерсти. Этот пес тоже вызывал вопросы у соседей, но в конце концов они с ним смирились — может быть, потому что Сейер был инспектором полиции и рядом с ним соседи чувствовали себя более уверенно. Сейер жил на последнем этаже. Квартира была чиста и прибрана и отвечала его внутреннему состоянию: порядок и структура во всем. У пса имелся свой угол на кухне, где всегда стояли сухой корм и вода. Ванная была единственным помещением, которым Сейер был недоволен, и он все собирался что-нибудь там поменять. Сейчас его мысли занимали та женщина и ее убийца, который пока на свободе. Сейер этого не любил. Как будто стоишь в темноте на улице и не можешь заглянуть за угол.

Он присел на корточки и попал в радостные объятия пса. Выгулял его во дворе, быстро сполоснул ему лапы и погрузился в чтение газеты — и в это время зазвонил телефон. Сейер приглушил звук музыкального центра, почувствовал легкую тревогу, поднимая трубку. Это мог быть звонок по поводу пропавшей.

— Привет, дедушка! — услышал он.

— Матеус?

— Я уже ложусь. Уже вечер.

— Ты хорошо почистил зубы? — спросил Сейер и уселся на тумбочку рядом с телефоном.

Он представлял себе смуглое, кофейного цвета, лицо внука и его белоснежные зубы.

— Мама почистила.

— И принял фторные таблетки?

— Мм.

— А как насчет вечерней молитвы?

— Мама сказала, что необязательно.

Он долго болтал со своим внуком, крепко прижимая трубку к уху, чтобы слышать каждый легкий вздох и интонацию звонкого голоса. Он звучал тонко и мягко, как ивовая дудочка весной. Напоследок обменялся парой слов с дочерью. Услышал легкий безнадежный вздох, когда рассказал о сегодняшней находке, — дочери не нравилась его работа. Она вздыхала точно так же, как это делала Элисе. Он не напомнил ей о ее работе в Сомали, где шла гражданская война. Вместо этого он взглянул на часы и вдруг подумал, что где-нибудь кто-нибудь делает то же самое. Где-нибудь кто-нибудь ждет, смотрит то в окно, то на телефон — и ничего.

* * *

Управление юстиции было открыто круглосуточно и обслуживало округ, состоящий из пяти районов, населенных ста пятнадцатью тысячами хороших и плохих граждан. Во всем здании суда работало больше двухсот человек, из них сто пятьдесят — в Управлении. Тридцать два из них вели расследования, но поскольку часть постоянно находилась в отпусках, на курсах или семинарах, которые организовывало для них министерство юстиции, на работе ежедневно присутствовало не более двадцати следователей. Этого было слишком мало. Хольтеман считал, что они физически не могли проследить за всем.

Небольшие дела решались детективами в одиночку, более сложные — группами. Всего в год набиралось от четырнадцати до пятнадцати тысяч дел. Приходилось разбирать заявления от людей, которые хотели поставить на улицах лотки; продавать на рынке искусственные цветы и фигурки троллей из теста; некоторые собирались митинговать против чего-либо, например, нового тоннеля. Нужно было наладить автоматический контроль за транспортом. Люди приходили, кипя от возмущения, рассматривали собственные фотографии, на которых они пересекали сплошные линии разметки и проезжали на красный свет. Они сидели, кипя от ярости, в комнате ожидания, тридцать-сорок человек в день, сжимая в дрожащих руках кошелек под курткой. Арестантов надо было приводить на суд присяжных, за ними нужно было следить и уводить их. Сотрудники Управления приходили с ходатайствами об отгулах и прошениями об отпусках, их тоже нужно было обрабатывать — и день уходил на все эти дела и делишки. На четвертом этаже находился отдел Права и обжалования, в котором работали пять юристов, сотрудничавших с полицией. Пятый и шестой этажи занимала окружная тюрьма. На крыше был «двор» для прогулок заключенных — оттуда они могли бросить взгляд на небо.

Отдел криминальной полиции был лицом Управления и предъявлял повышенные требования к гибкости и терпеливости полицейских, которые несли службу постоянно. Жители города обрушивали на них почти нескончаемый шквал обращений об украденных велосипедах, сбежавших собаках, кражах со взломом и всевозможных кляуз. Вспыльчивые отцы семейств из элитных районов, застроенных виллами, звонили и жаловались на неосторожное вождение на соседних улицах. Изредка слышался всхлипывающий голос, жалкие попытки сообщить о жестоком обращении или насилии, утопающие в отчаянии и обрывающиеся мертвыми гудками в трубке. Еще реже раздавались звонки по поводу убийства или исчезновения. В этом шквале звонков сидел Скарре и ждал. Он знал, что дождется, он чувствовал, как напряжение растет, пока время движется сначала к вечеру, а потом и к ночи.