Солги со мной - Сабин Дюран Страница 7

Однако свидание есть свидание, а галантность для меня – прежде всего. В те времена «Эндрю Эдмундс», укромный ресторанчик в Сохо, был моим излюбленным местом. Для таких встреч он подходил идеально: свечи на столах, претензия на художественность. Я с удовольствием думал, что такой выбор говорит кое-что и о моей персоне. Плюс мне делали там тридцатипроцентную скидку за то, что я подготовил дочку управляющего к выпускному экзамену по литературе. «Отелло». Сдала на отлично.

Я пришел рано и неприятно удивился, обнаружив, что Элис уже пьет вино и перебирает бумаги. Увидев меня, она запихала их в увесистый портфель вместе с большим пухлым настольным календарем в обложке из крокодиловой кожи, поспешно встала и протянула руку. На ней была темно-синяя юбка, застегнутая доверху белая блузка и черные сапоги до колена, без каблуков. Волосы забраны назад, не накрашена, если не считать небрежного мазка некрасивой розовой помады.

Извинилась за «офисный» вид. Весь день проторчала в суде: девочке из Конго через месяц исполнится восемнадцать, ей грозит депортация. Да, жутко вымоталась. Собственной дочери почти столько же, от этого еще тяжелее.

– Фиби? – спросил я. – Той, что скоро уедет?

– Да. В сентябре собирается в Лидс изучать филологию. Если поступит.

– Ах, только в сентябре…

– Время летит быстро. Боюсь даже думать, как я без нее…

– Можно сдать комнату…

– Вообще-то, ей нравится журналистика. Эндрю говорил, вы иногда пишете для газет?

– Верно. Если понадобится совет, помогу чем могу. С радостью!

– Спасибо, очень мило.

Заказали атлантическую сельдь и фирменную цесарку. Элис продолжала о детях: старшей, Фиби, и мальчишках (Луису шестнадцать, Фрэнку четырнадцать). Несколько раз упоминала мужа. «Фрэнк такой открытый, легкий, весь в Гарри». С Луисом труднее – сложный период, что, впрочем, объяснимо, «больше скучает по отцу». Вздохнула и средним пальцем вытерла припухший левый глаз. Глаз был сухой, а жест – наигранный или, по крайней мере, машинальный. Непроизвольное движение, оставшееся с тех времен, когда слезы на самом деле имели место быть. У меня снова, как тогда в саду, возникло ощущение, что даже якобы открывая сердце, она многое утаивает.

Мой стул находился у входа в кухню, и официант, сновавший из стороны в сторону, всякий раз его толкал. Мысли путались. Я раздражался, чувствовал себя не на высоте, колени нервно подергивались. Как только тарелки опустели, решил закруглиться, напоследок пригласив ее к себе на кофе, и невероятно удивился, когда она согласилась.

Мокрый тротуар глянцево блестел. А может, я выдумываю – почему-то кажется, что все эти события сопровождались дождем. Элис свистнула такси. Как положено, с гримасой, заложив два пальца в рот. Это меня неожиданно возбудило. Когда десять минут спустя мы остановились на моей улице, она настояла, что заплатит. Поднимаясь по лестнице с бьющейся о перила сумкой на плече, без обиняков заявила, что «очарована», а в дверях квартиры принялась восторгаться моим вкусом: «Чудесно! Чудесно!»

Я закурил и занялся кофе, слушая ее шаги в гостиной и по скрипу половиц точно определяя, у какой картины или книжного шкафа она остановилась.

– Птичка!

Черно-белая гравюра над камином.

– Техника сухой иглы, – отозвался я. – Кейт Боксер.

– Играете? – спросила она немного погодя, ковыряясь в нотах, которые Алекс стопкой сложил у дивана.

– С грехом пополам. Со школы не притрагивался.

Я быстро глотнул виски из моего неприкосновенного запаса, потом опять. Персефона терлась о ноги, и я налил ей блюдце молока. Не совсем понятно, что теперь. Это обольщение? Как оно вообще происходит у зрелых женщин? Предполагается нечто утонченное и неторопливое? Тогда о чем беспокоиться? Мне не пришло в голову честно сказать, что стиль жизни, который предполагала квартира, вовсе не мой. Не потому, что я смущался (хотя вполне мог бы: сорок два года, а за душой ничего, кроме нескольких мешков для мусора со старыми вещами на чердаке у матери). Я просто не видел смысла. Да, через неделю я съезжаю. И что с того?! Мы больше не встретимся.

Принес кофе. Элис сидела на диване, разглядывая кембриджскую фотографию в рамке. Фотография, разумеется, принадлежала Алексу, но, поскольку мы с ним познакомились в университете, вполне могла быть и моей.

– Извините, сняла со стены в уборной. Ищу вас…

Палец водил по молодым полнокровным спесивым лицам. Улыбнулась.

– А! Волосы длиннее… А где Эндрю?

Я наклонился ближе. Анемичное лицо, острый нос, постная мина.

– В переднем ряду посередине.

– Верно! Тоже волосы длинные.

– И густые…

– Фу, какой гадкий! – рассмеялась Элис и снова посмотрела на фото. – Не вижу Флорри. Она здесь?

– Нет, она поступила позже, я был курсе на третьем.

Элис положила фотографию рядом на диван и подняла глаза.

– Счастливое время?

Я замялся, соображая, о чем она.

– Да, вполне.

– Помню, думала про Кембридж, что университет – величественный и сами люди в нем либо великие, либо ничтожные. У нас в Бристоле можно было быть любым. А у вас – или одно, или другое.

Внутри у меня что-то дрогнуло.

– Может, вы и правы.

Элис глотнула капучино. Прядь волос упала на лицо, и в светлых волосах блеснула седина.

– А у вас? – спросил я. – Детство было счастливое?

Моя излюбленная наживка.

И сразу видно, из какого Элис теста: самоуничижительно пожала плечами и словно просияла – может с удовольствием говорить о себе часами. Выросла на севере Лондона, единственный ребенок адвоката и университетского преподавателя. Частная школа, Бристоль, где познакомилась с Гарри. Отполированная, беззаботная жизнь.

– Нелегко, когда у тебя все есть, правда? – Она показала на картины, мебель середины века, книжные полки. – Вам никогда не бывает совестно, что это досталось так просто, что родители поднесли нам все на блюдечке с золотой каемочкой?

У меня вновь сдавило в груди. Захотелось честно сказать, что было тяжело, что всю жизнь я пытался не повторять путь родителей, ненавидел их ничтожные устремления, готовность покорно смириться с посредственностью. Потом задумался о ее золотой каемочке. Насколько богата наша праведная леди Баунтифул? Что ей оставил Гарри? Большой ли у нее дом?

– Да, – глубокомысленно кивнул я. – По-моему, надо всегда об этом помнить и… стараться что-то дать миру.

Она тронула меня за руку.

– Знала, что вы поймете. Я потому и выбрала такую работу. Эндрю пилит меня, что не устроюсь, как он, в коммерческую компанию, но я бы там страдала. Я всегда защищала жертв несправедливости, тех, кто не может сам за себя постоять.