Жертвоприношения - Пьер Леметр Страница 7

Хуже всего с младшим братом. Он какой-то шелудивый и раздражает донельзя. Кожа — темнее некуда, лицо грубое, по всему видать, характер подозрительный. Но при этом — разговорчивый. Трясет указательным пальцем, грозит — все это весьма утомительно. Я не понимаю ничего, но я испанец… Впрочем, нетрудно догадаться: нам говорили — быстрый и выгодный налет, а тут бесконечная стрельба. Он широко разводит руки: а если бы я тебя не удержал? Этакий ангел, правда несколько неуклюжий. Он настаивает, очевидно, спрашивает, что бы произошло, убей я эту девку. И вдруг — это сильнее его — в нем поднимается яростное возмущение: мы подписывались на ограбление, а не на бойню, и так далее, и тому подобное.

Есть от чего устать. К счастью, человек я спокойный, начни я психовать, дело быстро пошло бы наперекосяк.

Все это совершенно не важно, но раздражает. Ему бы прекратить препираться и поберечь силы, рефлексы ему еще понадобятся.

Не все прошло, как задумывалось, но основная цель достигнута, вот что главное. В машине лежат два больших мешка. Было из-за чего гоношиться. И это только начало, потому что, если все пойдет как надо, я не остановлюсь и будут еще мешки, и не один. Турок тоже пялится на мешки, что-то говорит брату, они, кажется, соглашаются друг с другом, водитель одобрительно кивает. Решают что-то по-свойски, как будто они на собственной кухне, а им бы нужно прикинуть, какую часть они могут себе требовать. «Требовать»… пусть даже и не мечтают. Время от времени младший замолкает и обращается ко мне — какой раздражительный человек. Несколько слов понять можно: «деньги», «делиться»… Непонятно, где он мог их выучить, ведь во Франции братья всего сутки… Впрочем, может, у турков способности к языкам, бывает же такое… Да какая разница! Пока достаточно делать вид, что ничего не понимаешь, слегка прогнуться, кивать с расстроенным видом, мы уже в Сент-Уане; если все прокатит, проблем не будет.

Едем. Это турецкое отродье, вероятно, может непрерывно разоряться, просто уму непостижимо. Так как они орали без конца, то, когда мы прибыли к гаражу, атмосфера в машине накалилась донельзя, чувствуется, что все идет к последнему Большому Объяснению. Тот, что поменьше ростом, все время орет, спрашивает одно и то же, требует, чтобы я ответил, и, чтобы показать, до какой степени он опасен, опять потрясает своим указательным пальцем и постукивает по сжатому кулаку другой руки. Смысл подобного жеста, должно быть, совершенно ясен в Измире, но вот в Сент-Уане это более проблематично. И все же намерения понятны: турки угрожают и требуют, нужно кивнуть в знак согласия, сказать «да». Это даже не совсем ложь, потому что договоримся мы быстро.

Тем временем водитель выходит из машины, но он зря пускается в состязание с замком: открыть его и поднять металлическую штору невозможно. Он крутит ключом во все стороны, ничего не может понять, поворачивается к машине, видно, мучительно что-то припоминает: ведь когда он открывал раньше, все получалось на счет раз, пот выступает у него на лице, а мотор тем временем продолжает работать. Опасности, что их заметят, никакой — это длинный тупик в жопе мира, но я бы предпочел не очень-то прохлаждаться.

Еще одна задержка, очередная. И на сей раз — лишняя. Коротышка уже на пределе, сейчас его хватит апоплексический удар. Все идет не как задумано, он чувствует себя одураченным, его предали, «сраный французишка»… Нужно сделать удивленное выражение лица: что такое с замком? Не открывается? Но все должно быть в порядке, мы же вместе пробовали. Спокойно выхожу из машины, я удивлен, озадачен.

«Mossberg-500» — это винтовка на семь выстрелов. Вместо того чтобы выть, как гиены, этим недоделанным стоило бы посчитать гильзы. Они у меня узнают, что если ты не силен в слесарном деле, то стоило бы выучиться арифметике, потому что, как только я выхожу из машины, оставив открытой дверцу, мне достаточно дойти до металлической шторы, легонько оттолкнуть водителя, занять его место — дай-ка попробую! Обернувшись, я оказываюсь в идеальной позиции. В винтовке остается ровно столько патронов, чтобы отправить на тот свет водителя, выстрелом в грудь припечатав его к бетонной стенке. А разнести коротышке голову через лобовое стекло, слегка повернув ствол, — просто наслаждение. Результат фантастический. Лобовое стекло вдребезги, боковые стекла в крови, ничего больше не видно. Нужно подойти проверить: голова в клочья, торчит только шея, а внизу дергающееся тело: так куры, когда им отрубают голову, дергаются и продолжают бежать. С турками что-то вроде того.

От выстрела, конечно, шумновато, но потом — полное спокойствие.

Теперь нельзя прохлаждаться. Сдвинуть мешки в сторону, достать ключ, который подходит к замку, затащить тело толстяка в гараж, завести машину с двумя кусками тела младшего внутри — пришлось проехать по телу старшего брата, не страшно, у него уже нет возможности сохранить неприятные воспоминания, — запереть дверь на ключ — и дело сделано.

Остается только взять мешки, пройти в конец тупика и сесть во взятую напрокат машину. На самом деле ничего еще не сделано. Скорее, все только начинается. Нужно расплатиться, например. Вытащить мобильник, набрать номер механизма, приводящего бомбу в действие…

Рвануло так, что и здесь слышно. А ведь я достаточно далеко, но машину хорошенько тряхнуло. А мы метрах в сорока. Хорошо рвануло, и турки отправились прямехонько в райские сады наслаждений. Пусть щупают там девок, идиоты. Над крышами мастерских поднялся черный дым, они почти все закрыты, город начинает тут реконструкцию. С учетом этих обстоятельств я тоже приложил руку к общему делу. Можно подумать, что нельзя быть налетчиком и обладать чувством гражданской ответственности. Пожарные выедут через тридцать секунд. Не стоит терять времени.

Нужно положить мешки с цацками в автоматические камеры хранения на Северном вокзале. Скупщик отправит туда кого-нибудь. Ключ в почтовом ящике на бульваре Мажанта.

И наконец, нужно оценить масштаб происшедшего. Кажется, убийцы возвращаются на место преступления.

Не будем нарушать традиции.

11 часов 45 минут

За два часа до выхода на похороны Армана у Камиля спрашивают по телефону, не знает ли он такую Анну Форестье. Его номер последний, который она набирала на мобильнике. От этого звонка у него холодеет спина: вот, значит, как сообщают о смерти людей.

Но Анна не мертва. «Жертву нападения госпитализировали». По голосу девушки Камиль понимает, что она в плохом состоянии.

В действительности же Анна в очень плохом состоянии. Слишком слаба, чтобы ее допрашивали. Полицейские, ведущие расследование, сказали, что позвонят, они придут, как только будет возможно. Для переговоров с медсестрой на этаже понадобилось далеко не несколько минут — тридцатилетняя женщина с очень полными губами и тиком правого глаза наконец дает Камилю разрешение войти в палату. При условии, что он не будет задерживаться.

Он толкает дверь и застывает на пороге. Увидеть ее в таком состоянии — настоящая мука.

Поначалу можно различить только полностью забинтованную голову. Можно поклясться, что Анна попала под грузовик. Правая половина лица представляет собой огромную сине-черную гематому, оно так распухло, что, кажется, глаза ушли внутрь головы. На левой стороне — длинная рана, сантиметров двадцати, с красными и желтыми краями, скрепленными лигатурой. Губы разбиты, веки посинели и раздулись. Сломанный нос увеличился в три раза. Нижняя челюсть сломана в двух местах, у Анны слегка приоткрыт рот, из него постоянно тянется ниточка слюны. Молодая женщина похожа на старушку. На одеяле лежат руки, забинтованные до кончиков пальцев, и из-под бинтов видны шины. На правой руке повязка не такая плотная, и можно различить глубокую зашитую рану.