Клуб ангелов - Луис Фернандо Вериссимо Страница 7

Я попробовал канапе из лука, запеченного с сыром. М-м-м… Это не мог быть просто запеченный лук с сыром. Что бы это ни было, но светящийся от удовольствия Жуан и блаженно застывший Абель преисполнили меня гордостью за то, что я нашел такого чудесного повара. Когда Абель наконец смог заговорить, он произнес: «Волшебный момент! Волшебный момент!»

Ужин был восхитительным. После канапе последовало сердце артишока в соусе. И когда я принес мясо по-бургундски, восклицание «Господи Боже мой» Абеля потонуло в шумных криках воодушевленных обжор. Они хотели знать, кто таинственный повар. Я рассказал о Лусидио. То немногое, что я о нем знал. О нашей встрече в винном магазине. О его идеальном омлете, благодаря чему я принял предложение Лусидио приготовить ужин для нас. И историю про ядовитую рыбу фугу и секретное общество ее поедателей. Кто-то хмыкнул:

— Этого типа не существует, ты выдумываешь!

— Я что-то читал об этом обществе, но в фантастическом романе, — сказал Пауло.

— Выдумки, — пробубнил Педро с набитым ртом. — Мужик над тобой издевается.

— Лусидио может быть шарлатаном, даже моей выдумкой, но он великий повар, — возразил Чиаго.

— Мужик — гений! — подытожил Маркос и настоял на том, чтобы я привел повара в качестве доказательства его реальности и для награждения аплодисментами.

— Спокойно, спокойно, — ответил я, не желая подняться с места, пока не доем лучшее мясо по-бургундски в моей жизни.

Абель жевал с закрытыми глазами. Он не один раз повторил: «Господи Боже мой» — и, когда доел, объявил торжественно:

— Теперь я могу и умереть. Эти он вызвал всеобщий хохот.

Громче всех хохотал Пауло. Компания примирилась. Лусидио вытащил нас со дна.

На кухне Лусидио сообщил, что осталось мясо по-бургундски еще на одну тарелку. Всего одну. Я передал информацию обжорам.

— Кто хочет повторить?

Почти все не ответили, только застонали, демонстрируя, что больше не могут.

Но Абель сказал:

— Не могу отказаться. Хочу еще.

И я принес блюдо с остатками мяса по-бургундски и поставил перед ним под аплодисменты сидящих за столом. Абель опустошил тарелку за считанные секунды.

Я не экономил бордо для такого особенного ужина. Еще бы! Мы опять вместе, мы отличная компания! Как в старые добрые времена. Когда я принес десерт и объявил, что наш повар через некоторое время почтит нас своим присутствием, то сразу заметил атмосферу удовольствия, парящую в гостиной. Мой банановый десерт не разочаровал гостей и был расточительно восхвален.

— Что за ужин! — воскликнул Маркос. Жуан вышел из-за стола, чтобы поцеловать меня в макушку.

— Жаль, что Рамоса нет, — вздохнул Абель со слезами на глазах.

Все согласились.

Я подал кофе, принес коньяк и сигары. Это была минута Рамоса. Минута, когда он неизменно поднимался, чтобы произнести речь, держа в одной руке рюмку с коньяком, а в другой — сигару, используемую им для театральных жестов. После его смерти никто не занял место оратора в этот момент благодати.

Однажды, десять лет назад, Рамос поднялся и, прежде чем заговорить, долго смотрел на нас молча и с любовью. Он посмотрел на каждого по очереди, будто благословляя. Потом произнес речь:

— Запомните это мгновение. Когда-нибудь мы вспомним его и скажем: «Это было наше лучшее мгновение». Сравним другие мгновения нашей жизни с этим и поймем, что никогда больше не будем такими, как сейчас. Мы снова будем насыщаться, наверняка, ведь это — благословение аппетита. Не каждый день хочется видеть тягучего Ван Гога, или слышать хрустящую фугу Баха, или любить сочную женщину, но каждый день хочется есть. Голод — это рецидивное желание, единственное рецидивное желание, поскольку зрение уходит, слух ухудшается, секс надоедает, власть исчезает, но голод остается. И если объедание Равелем — это навсегда, объедание карамелью не длится и одного дня.

* * *

Вместо «Равель» и «карамель» он, возможно, сказал «Пашебель» и «бешамель», я цитирую по памяти.

— Но даже насытившись, — продолжал Рамос, — мы никогда не будем насыщенными, как сейчас, полными добродетелей и удовольствия от дружбы, еды и питья — и от коньяка. — Он поднял свою рюмку, заставив всех поднять свои. — Сеньоры, ликуйте. Мы достигли нашего пика.

Все выпили. Потом Рамос улыбнулся:

— Сеньоры, рыдайте. Начался наш упадок. И все выпили, еще веселее. В ту ночь мы встали из-за стола в пять утра.

Абель поднялся. В первый раз после смерти Рамоса кто-то собирался произнести речь за коньяком.

— Я хочу сказать только одно, Даниэл. О твоем ужине.

Мы ждали. Абель произнес каждое слово раздельно:

— …твою мать!

Все зааплодировали. Андре был взволнован. Мы восстановили наше очарование в его глазах. Да, сейчас это был «Клуб поджарки», о котором он столько слышал. Все тянулись чокнуться с Абелем. Своеобразно, но он повторил речь Рамоса. Возможно, мы не достигли нашего пика снова, десять лет спустя после благословения Рамоса. Но мы опять приблизились к нему, к нашим лучшим мгновеньям жизни и к Рамосу. Именно это вкратце высказал Абель. Бедный Абель. Он умер первым, как в Библии.

Несколько месяцев спустя, после шестой смерти, после похорон в июле, я прокомментировал Самуэлу фразу, слова Лусидио, когда в конце концов он триумфально появился в гостиной в ту ночь под крики «да здравствует». Жуан поднялся с места, встал на колени перед Лусидио и заявил, что хочет поцеловать ему руку. И Лусидио ответил:

— Вытру сначала. У нее трупный запах.

— Это была цитата, — отозвался Самуэл. — Шекспир. «Король Лир».

Проклятый Самуэл.