Осенний призрак - Монс Каллентофт Страница 7

Мотор «Рендж Ровера» гудит мощно и в то же время ненавязчиво, как никакой другой. Автомобиль немедленно реагирует, когда Йерри Петерссон нажимает педаль. Вероятно, такими же послушными были раньше лошади, когда графы, теперь уже давно умершие, вонзали шпоры в их потные бока.

Лошадей теперь нет, как и графов. Но он готов купить несколько лошадей, если встретит женщину, любящую животных. Говорят, это свойственно женщинам, и это одно из тех предубеждений, соответствующих действительности.

Йерри Петерссон видит, как клубы тумана несутся над полями на восток, к краю хвойного леса. Собака сидит рядом с ним на пассажирском сиденье. Ее прекрасно сбалансированное тело покачивается в такт автомобильным рессорам, в то время как взгляд блуждает по окрестностям, высматривая какое-нибудь живое существо, чтобы побежать за ним, облаять, загнать в ловушку. Йерри Петерссон проводит одной рукой по ее жесткой, влажной шерсти. От собаки исходит природный, настоящий запах, так гармонирующий с этой сельской местностью. Своего кобеля бигля Йерри назвал Хови, в честь Ховарда Хьюза, голливудского сумасшедшего тридцатых годов; как говорят, он создал современную авиапромышленность и под старость превратился в одинокого ипохондрика в замке под Лас-Вегасом.

«Если у меня когда-нибудь будет собака, я назову ее в честь большего безумца, чем я сам или кто-либо из моих знакомых», — так думал Йерри Петерссон, читая биографию Хьюза.

Ноздри собаки то сжимаются, то расширяются, когда она будто пожирает глазами поля вокруг замка Скугсо.

По утрам замковые владения особенно красивы. Нарождающийся день словно тонким маслянистым слоем растекается по камням и полю, дождь стучит по крыше автомобиля и ветровому стеклу. Йерри Петерссон останавливается на краю дороги, смотрит на птиц, прыгающих по земле цвета устричной раковины, отыскивая червяков в гнилой растительности и лужах, разрастающихся день ото дня. Листва лежит здесь кучами, и Йерри думает, что она похожа на потрепанное покрывало с прекрасного живописного полотна мастера старой школы. И под этим покрывалом жизнь идет своим чередом: личинки окукливаются; жуки сражаются друг с другом, а мыши с потоками дождевой воды заплывают в такие края, о существовании которых не подозревали раньше.

Собака беспокоится, скулит, хочет наружу.

— Сиди тихо, скоро выйдешь, — утешает ее Йерри Петерссон.

Земля.

Может ли она стать судьбой?

Иногда, когда Петерссон объезжает свои владения на автомобиле, ему мерещатся люди, с которыми сводила его жизнь. Они мелькают между деревьями, камнями, домами.

Он не мог не появиться здесь снова, ведь так?

В тот новогодний вечер был сильный снегопад. Настолько сильный, что утренний туман был похож на только что вымытое прозрачное стекло.

Йерри вырос всего в нескольких милях отсюда, в многоквартирном доме в поселке Берга со своими родителями.

Он смотрит на себя в зеркальце заднего вида, заводит машину и продолжает путь. Минует два поворота, прежде чем снова остановить машину. Собака обеспокоена теперь еще больше, и Йерри сначала выпускает ее, а потом уже выходит сам. Бигль устремляется в открытое поле, словно почуяв косулю или лося, зайца или лисицу.

Несколько секунд Йерри смотрит ей вслед, а потом и сам ступает на болотистую землю. Шлепает по воде, видит, как собака стремительно пересекает лесную поляну то в одном, то в другом направлении, исчезает в глубокой канаве, потом возникает снова, чтобы зарыться в кучу листьев: бледно-охряных, матовых, будто покрытых бронзовой пудрой, цвета сусального золота, словно соперничающих друг с другом в красоте и оригинальности расцветки.

Если не считать собаки, Йерри Петерссон в поле совершенно один. Но ему здесь вполне комфортно. Это место, где все умирает и заново рождается, разделительная линия существования, где ничего нельзя предугадать, где жизнь будто перебирает четки своих возможностей.

Он проводит рукой по крашеным блондинистым волосам и думает о том, что их цвет гармонирует с его острым носом и жестким, глубоким взглядом синих глаз. Его лоб изрыт морщинами. Бизнес-морщинами, честно заработанными.

Там, в стороне, лес. Сосны, ели, молодая поросль. В этом году тут много зверья. Арендаторы-крестьяне подъедут сегодня позже. Пусть попробуют раздобыть лося или пару косуль, их развелось слишком много.

Чего бы только не дал Фогельшё за возможность снова поохотиться в этих лесах!

Он разглядывает свои руки, ярко-желтый плащ от «Прада». [11]Капли стучат по желтому гортэксу. [12]

— Хови! — зовет Йерри Петерссон. — Хови, пора идти.

Жесткий. Дерзкий. Бездушная машина. Человек, шагающий по трупам.

Так говорят о нем в стокгольмских деловых кругах.

Для большинства он тень, слух, в лучшем случае тема для беседы. Некто, не раз вызывавший восхищение в мире, где ничего не желают так сильно, как быть успешным. Настолько, чтобы можно было затаиться, вместо того чтобы мозолить публике глаза и горланить перед телекамерами с целью привлечь больше клиентов.

Йерри Петерссон? Гений, как я слышал. Толковый адвокат. Разве он разбогател не на той афере с компьютерной фирмой? Успел выйти из игры вовремя? Должно быть, дамский любимчик. И все-таки… Берегись его! Разве он не в одной команде с Йохеном Гольдманом? У них как будто совместное предприятие?