Из жизни кукол - Эрик Аксл Сунд Страница 7

Уйойо нет ни начала, ни конца, говаривал отец. Оно как часы. Кружится, кружится. Как время. Ни начала, ни конца. Оно вечно.

Есть вещи, которые передаются по наследству, подумал Кевин, смотал шнур и положил йойо на стол. Фильм начинал мешать ему, в нем было что-то провокационное. Может быть, прекрасная музыка. Все вдруг показалось фальшивым, и Кевин выключил кино.

Четыре утра, похороны всего через несколько часов. Полтора дня без сна. Кевин лег на диван и накрылся пледом.

От усталости его познабливало.

В трещины между досками лезли жуки и муравьи-древоточцы. Плесень расползалась по веранде, в сарае завелась какая-то мелкая пакость. Папа бы справился, подумал Кевин. Я его, наверное, разочаровал. Отец заботился о садовом участке так же, как делал все в жизни. Основательно и от души. Он мог справиться со всем, кроме собственной смерти.

Отец начал угасать прошлым летом. Жаловался, что за рулем плохо видит дорогу. Проверил зрение; серьезных проблем не обнаружилось, но вскоре ему стало трудно удерживать равновесие. Он словно пританцовывал против собственной воли.

Кевин услышал тонкий свист. Это ветер прилетел с залива, поднялся по горе, проник в щели в стенах и в полу домика. Сырой холод пробрался под плед. Кевин вздрогнул и вспомнил, что было потом.

Афазия. За завтраком папа мог попросить “крышку карбюратора”, имея в виду пакет молока. Поначалу было ясно, что он имеет в виду, только думал он как будто одно, а изо рта выходило другое, надо только правильно истолковать сказанное. Если знать, что “шлем” значит телевизор, а “предусмотренное” — новости, то вполне можно понять, что отец имеет в виду, когда говорит, что хочет “увидеть в шлеме предусмотренное”.

Потом явились заторможенность и дрожь.

Родители Кевина, которые всегда спали в одной кровати, теперь из-за отцовских конвульсий разошлись по разным спальням. Речь отца все чаще напоминала бессмысленное бормотание, и под конец слова уже совсем ничего для него не значили. Все кончилось тем, что прошлой зимой он как-то вышел на крыльцо в одном халате, сел на ступеньки и принялся ложкой поедать масло прямо из пачки.

К тому времени, как отец заболел, мама тоже начала сдавать, словно состояние отца оказалось заразным. Месяцы сюрреалистических бесед и событий в сочетании со слабеющим слухом отдалили ее от реальности, личность матери изменилась.

Примерно тогда же, когда отца перевезли в дом престарелых в Каллхэлле, матери Кевина дали место в лечебнице для страдающих деменцией в Фарсте. Пятьдесят лет они делили постель, а теперь между их спальнями оказалось сорок километров. Вот такой может быть забота о престарелых, если престарелым не повезет.

Папа умер во сне, в больничной постели. Персонал еще ночью обнаружил, что произошло, но Кевину позвонили только утром. “Но ведь это случилось среди ночи, а наша политика — не беспокоить родственников зря”, — объяснила Кевину молодая медсестра, когда он спросил, почему ему не позвонили сразу.

Не беспокоить зря.

Когда смерть успела сделаться столь обычной, что в некоем профессиональном кругу ее свели к какой-то помехе?

Кевин закрыл глаза, и у него закружилась голова. Он увидел похороны на кладбище Скугсчиркугорден, увидел людей, с которыми не хотел встречаться.

Ни с кем, кроме одного человека.

Среди стариков и старух разных оттенков седины он увидел рыжие волосы Веры. Давняя сослуживица отца и единственный человек, который сумеет его утешить. Даже у матери это не получалось, а сейчас она и приехать не может, потому что совсем больна.

Старший брат Кевина тоже будет, если удосужится прибыть. Этот идиот живет за границей и чем занимается — непонятно.

Вера спросит Кевина, как дела на работе. Не полегчало ли ему с тех пор, как он получил новую должность, а он скажет, что дела идут гораздо лучше, но в то же время и хуже, потому что теперь эта дрянь подобралась к нему еще ближе.

Когда он готовился занять новую должность, его послали на стажировку в Нью-Дели. Руководители Национального полицейского управления решили, что сунуть его в самое пекло, дать понять, почем фунт лиха — отличная идея. За две недели на Гарстин-Бастион Роуд ^[1] Кевин пережил ад и видел такое, о чем ни с кем не мог говорить.

Увиденное сильно сказалось на его душевном здоровье.

Из-за пережитого его чуть не каждую ночь мучили кошмары.

Национальное управление отправило его к психологу, но психолог после первой же сессии отказался работать с Кевином. И Кевин лечился сам — алкоголем, а бывало, что и марихуаной.

Ни то, ни другое не помогало.

Если ты видел бордели на Гарстин-Бастион Роуд, то потом пеняй на себя.

Это место — сущая геенна. Там детей в буквальном смысле заставляют пройти через огонь.

Там дети — топливо.

Кевин видел фотографии малышей, у которых еще не зажил пупок.

Вере он расскажет, что они с коллегами разыскивают двух юных девушек, которых он хочет допросить: он расследует дело, касающееся онлайн-груминга и детской порнографии. Если они найдут этих девушек, то есть шанс, что кто-то ответит за насилие над детьми.

Под диваном лежала сумка, в сумке ноутбук, а в ноутбуке содержались десятки фотографий; в той же сумке был меморандум, составленный шефом Кевина.

Кевин открыл глаза — уснуть все равно не получится — и потянулся за сумкой.

Две фотографии крупным планом, девушки лет пятнадцати-шестнадцати. Одна чернокожая, с худощавым лицом и длинными серебристыми волосами, вероятно — в парике; вторая — светловолосая и покруглее. Фотографии увеличены, это сцены из порноролика, но на снимках не тела, а только портреты девочек.

Кевин достал меморандум, резюме расследования, успех которого в большой степени зависел от того, удастся ли найти этих девочек. В меморандуме указывалось, что отследить их пока не удалось; известно только, что в порнороликах они называют себя Нова Хорни и Блэки Лолесс.