Дайте усопшему уснуть - Дональд Уэстлейк Страница 7

— Вилли! Эй! Мы уже на кладбище!

Вилли скорчил рожу, застонал, заворочался и спросил:

— Слышь? Ч° я вчера натворил?

— Мы на кладбище. Пошли.

— Где мы?! — Вилли испуганно вздрогнул, выпрямился, врезался головой в приборный щиток и опять рухнул.

— Лучше бы я послушался маму и поступил в колледж, — сказал Энгель. — Лучше бы я жил честно и получал синяки и шишки от злой судьбы. Я добился богатства, влияния, уважения в своей общине, но что толку? Что толку, если я вынужден возиться со всякими тварями вроде этого мазохиста? Что толку, если по ночам я вынужден осквернять могилы, бить людей лопатой, ездить на допотопных колымагах, сорок раз кряду терять дорогу в Бруклине и водить дружбу со всякими вилли менчиками? Да лучше бы я работал молочником. У них хоть профсоюз есть.

Продолжая ворчать, Энгель вылез из машины и с омерзением изрек:

— А-а-а-а-г-г-г-г-х-х-х-х…

До сих пор в понятие «правая рука Ника Ровито» он вкладывал вполне определенный смысл: непыльная и приятная работенка. Телефонные звонки, ведение записей о деловых встречах, второстепенные решения. Такие обязанности обычно исполняют сынки рекламных агентов в конторах своих папочек. И вот теперь, спустя четыре года, он сделал открытие: оказывается, время от времени приходится грабить могилы, колотить людей лопатами и блукать в Бруклине на древних развалюхах с педалями сцепления. Оказывается, его работа может быть и унизительной, и даже грязной.

Размышляя об этом, Энгель обошел машину и открыл дверцу. Вилли вывалился наружу, крепко приложившись головой к какому-то камню.

— Может, хватит уже? — спросил Энгель. — Эдак недолго иммунитет выработать, а у меня кроме лопаты ничего нет.

Вилли замычал и перевернулся, голова его при этом оказалась под машиной. Почуяв беду, Энгель быстро схватил Вилли за щиколотку и успел вытащить его из-под днища кузова в самое последнее мгновение перед столкновением головы с металлом. Вилли сел, впервые за весь вечер избежав увечья, поморщился и сказал:

— Парень, у меня голова трещит.

— Ты пьян, в этом все дело, — ответил Энгель.

— А сам-то ты трезвый, что ли?

— Конечно. Я всегда трезвый. — Тут Энгель малость приврал, но с учетом состояния Вилли это преувеличение почти не грешило против истины.

— Вот чем ты мне не нравишься, Энгель, — сказал Вилли. — Тем, что корчишь из себя святошу.

— Вставай, пошли, мы уже на кладбище.

Но Вилли продолжал сидеть на месте. Он еще не закончил свою речь.

— Ты — единственный человек в мире, готовый среди ночи идти грабить могилу на трезвую голову. Ты, небось, и в день победы над Японией глотку не промочил. Такой уж ты человек, блин!

— Я такой человек, который не сидит на земле и не злопыхательствует, если Ник Ровито велит ему разорить могилу.

Вилли поднял голову и нагловато прищурился. Но потом наглость сменилась испугом и растерянностью, и он сказал:

— Ладно, Энгель, не обижайся, я же во хмелю. Извини, от души прошу. От всего сердца. От сердца от всего…

— Пошли, займемся делом.

Вилли вздохнул, источая вокруг себя сивушный перегар.

— Ну вот с-с-сегда так… Стоит поддать, и начинаю трепать лишнее. Когда-нибудь точно пострадаю за язык свой длинный, попомни мои слова. Вот попомни.

— Вставай, Вилли, пошли.

— Только ты за мной приглядывай, ладно?

— Конечно.

Энгель помог Вилли подняться. Пьяный привалился к борту машины и заявил:

— Ты — мой кореш, вот ты кто.

— Конечно, — Энгель открыл дверцу и достал из «бардачка» фонарик.

— Кореш, — повторил Вилли. — Мы с тобой с-с-сегда дружили, с самого первого дня, верно, а? И в достатке, и в бедности, и в з-з-зной и в с-с-стужу. С самого училища.

— Я его не посещал.

— Ч° мелешь, ты?! Мы были неразлучны! Нераз-з-злучны были!

— Не ори. На, держи фонарь. — Энгель вручил Вилли фонарик, и тот уронил его.

— Я подниму, Энгель. Подниму я!

— Стой на месте! — Энгель подобрал фонарик, обошел машину и открыл багажник, в котором лежал инвентарь, завернутый в армейское одеяло.

— Поди сюда, Вилли. Потащишь все это.

— Секундочку. Секундочку.

Энгель осветил Вилли и увидел, что тот охлопывает себя руками, как человек, ищущий спички.

— Ну, что на этот раз? Муравьи закусали?

— Фляжка. У меня была фляжка.

Вилли открыл дверцу. Загорелся свет в салоне.

— Ага-а-а-а!

— Тихо ты!

— Вот она! Вывалилась на пол.

— Иди сюда.

— Иду, иду, — Вилли с грохотом захлопнул дверцу и поплелся к багажнику. Энгель осветил сверток.

— Потащишь его.

— Есть, с-с-сэр, — Вилли нетвердой рукой отдал честь и схватил в охапку армейское одеяло. — Уф-ф! Тяжелый, гад.

Лопаты и лом лязгнули.

— Взвали на плечо… Да не на мое, а на свое! Поднимай. Дай-ка я… Ну, взяли! Да на свое же! Погоди! Пого… Не урони!

Энгель собрал рассыпавшиеся орудия труда, снова завернул их в одеяло и пристроил тюк на плечо Вилли.

— Держи крепче!

— Держу, шеф, держу мертвой хваткой. Положитесь на меня, шеф.

— Хорошо, пошли.

Энгель захлопнул багажник, и они побрели прочь от машины через кладбищенские ворота, по главной дорожке. Галька скрипела под ногами. Энгель возглавлял шествие, освещая путь фонарем, Вилли, спотыкаясь, тащился следом. Лопаты бряцали. Через минуту Вилли затянул какую-то песню на мелодию «Моего Мериленда», но с другими словами: «Сто восемьдесят пятое училище проклятое, мучилище, терзалище, будь у тебя седалище…»

— Засунул бы ты туда свой язык, а?

— Просто тут грустное местечко, вот и все.

— Да помолчи ты хоть минуту!

— Грустное, — Вилли зашмыгал носом. — Место скорби…

Энгель не знал точного расположения могилы. При свете фонаря он прошагал вперед по одной дорожке, вернулся назад по другой. За его спиной Вилли шаркал ногами, шмыгал носом и иногда что-то бормотал под глухое бряцание инвентаря в одеяле. Со всех сторон над ними зловеще нависали мраморные памятники, залитые лунным сиянием.

Наконец Энгель сказал:

— Ага, нам сюда.

— Очень грустное место, — заявил Вилли. — Тут тебе не Калифорния. Ты бывал в Калифорнии?