Каменная пациентка - Эрин Келли Страница 7

Рядом со мной в зеркале Сэм – телосложение плюшевого медвежонка, курчавые седеющие волосы нуждаются в стрижке – проверяет, не застрял ли в его идеальных зубах кусочек шпината.

– Что за сервис в этом месте? Нас не собираются проводить? – спрашиваю я.

– Марианна, не волнуйся. Мы найдем дорогу. – Мне кажется, или это шаг назад по сравнению с тем, что мы могли позволить себе раньше? – Да, нам предстоит небольшая прогулка. Ты уверена, что не напугана?

Я заставляю себя смотреть. Противопожарные двери теперь разделяют коридор. Служебный коридор этажом ниже когда-то был самым длинным в Европе – полмили из конца в конец. Это являлось причиной странной местной гордости – что Назарет больше, чем Букингемский дворец.

Они предпочли репродукцию реставрации. Вместо тяжелых радиаторов с толстыми слоями краски, наносимой десятилетиями, установлены их гладкие современные копии с порошковым покрытием. Даже глянцевый паркет новый. Вместо грубых рисунков пациентов, выполненных на трудотерапии, и фотографий, где они плетут корзины либо работают на станках, – теперь репродукции абстрактных картин Марка Ротко ^[2]. То там, то сям в рамочках развешены оригинальные планы Назарета и снимки с воздуха. На видах сверху главное здание напоминает старинный ключ с крупными квадратными зубьями по всей длине.

Я замечаю, что они сохранили закругленные углы стен и плинтусов – продуманные детали, которые должны были помешать пациентам ранить себя, но выровняли своды, налепив подвесных потолков с точечными светильниками. Там, где раньше была отслоившаяся штукатурка, сейчас – городская плитка, глянцевая белая кладка, которая почему-то теперь повсюду – вы не можете даже кофе заказать без напоминания о старых муниципальных банях. Видимо, она должна была добавить аутентичности, но я нахожу это излишним. Изначально такую плитку клали в ужасных местах. Обычно ее можно встретить в запущенных общественных туалетах, на жутковатых местных железнодорожных станциях, в заброшенных больницах. Такая плитка – символ бедности и отчаяния. Она – свидетельница всего наихудшего в моей жизни и во мне.

– Наша квартира раньше служила демонстрационным образцом для покупателей, поэтому она пока не украшена на наш вкус, – поясняет Сэм, толкая очередную противопожарную дверь. Будто существует такая штука, как наш общий вкус. Я не могу назвать ни одной вещи в нашем доме, которую выбрал Сэм.

– Ну вот мы и на месте. Добро пожаловать в нашу скромную обитель!

Замок открывается бесшумно, и я этому рада. Я слишком хорошо помню грохот старых ключей. Квартира выдержана в бежевых и темно-серых тонах, как овсянка с грибами. Демонстрационный образец оформлен нейтрально, чтобы никого не оттолкнуть, и эта безликость отталкивает сама по себе. Мне приходится бросить взгляд на свое красное пальто, чтобы проверить – способен ли вообще цвет существовать здесь. Гостиная зона в два раза больше, чем спальни, и имеет два уровня в высоту. Винтовая лестница вьется вокруг одного из железных столбов, которые раньше торчали в центре палат. Только этот столб и окно – тридцать два маленьких стекла в одной решетчатой раме, – выходящее на двор для прогулок, напоминают об истории учреждения. И такая же казенная плитка на кухне, естественно. Готова поспорить на вторую закладную: наверху то же самое. И нынешний излюбленный интерьерный тренд – ванна в форме половинки авокадо.

– Что скажешь? – Глаза Сэма ищут моего одобрения. – Я знаю, здесь немного простовато, но…

– Ну, по крайней мере никогда не догадаться, что здесь было раньше. – Я подхожу к окну и смотрю на болота. На горизонте сверкают огни Настеда. Одна из этих ярких точек – окно моей бывшей спальни. Движение позади отвлекает мое внимание от окна. У Сэма по бокалу шампанского в каждой руке.

– Надеюсь, это не дурацкая идея – сказать тост за новое место, – говорит он. – Лучше бы у тебя не было в нем необходимости. Но я надеюсь, что жилье здесь… надеюсь, это как-то сможет облегчить то, что происходит. Хоть как-то.

Я поворачиваюсь и целую его.

– Я люблю тебя за это.

Сэм глотает свое шампанское слишком быстро и морщится от пузырьков, ударивших в нос.

– Я не знаю, говорить ли тебе, – начинает он. – Я собирался сказать в кабаке, но сдержался. Однако лучше сказать об этом открыто. Я немного порылся, и… в общем, я знаю об убийстве.

С годами я выучила, что мой организм очень специфически реагирует на плохие новости. Он хочет бежать прочь от их источника. Я непроизвольно шарахаюсь от Сэма, чуть не упав, и оказываюсь на середине комнаты в смятении чувств. Он подавлен, второй раз за вечер.

– Прости, милая, я не думал, что это настолько тебя потрясет. Ты была тогда так молода, я не предполагал, что оно до сих пор тебя беспокоит. Но послушай, все в порядке. Это в прошлом. – Сэм приближается ко мне, достает из кармана салфетку и промокает шампанское, пролившееся на мою одежду. – Ты знаешь, что Дариус Канниффи умер, не так ли? Он умер в Броадмуре в две тысячи тринадцатом году. В психиатрической больнице для преступников. Я вспомнил, что слышал об этом из новостей. Я просто не знал, что все произошло здесь, пока не изучил это место.

Облегчение – наркотик лучший, чем алкоголь. Оно разливается по моим венам, лопаясь пузырьками внутри меня. Сэм говорит об известном убийстве. О том, о котором знают люди. Он ничего не знает о другом. О последней тайне, которую хранит Назаретская больница.