Исповедник - Дэниел Сильва Страница 69

Ари Шамрон решил не вводить в заблуждение наместника Иисуса на земле. Габриель должен был рассказать ему все, не скрывая ни источники, ни методы. Как человек, которому пришлось отчитываться перед дюжиной премьер-министров, он знал цену хорошей истории, а потому приказал Габриелю вести повествование в хронологической последовательности. Шамрон твердо верил, что грубые и грязные детали, неизбежно присутствующие в нелегком деле добывания информации, зачастую играют определяющую роль в донесении нужных выводов до сознания слушателя – в данном случае до сознания главы Римско-католической церкви.

Все расположились в гостиной. Папа сидел в удобном кресле, сдвинув колени и сложив руки. Отец Донати устроился рядом с ним, держа на коленях раскрытый блокнот. Габриель, Шамрон и Эли Лавон теснились на диване, отделенные от папы и его секретаря низким кофейным столиком и чайником, к которому никто так и не притронулся. Кьяра и Шимон Пацнер остались на балконе. Что касается Франческо Тьеполо, то его миссия завершилась, и венецианец, приложившись еще раз к папскому перстню, сел в черный «фиат», который должен был доставить его в Венецию.

Габриель вел рассказ на родном для папы итальянском. Отец Донати записывал. Время от времени он поднимал свою серебряную ручку и, глядя на Габриеля поверх очков, задавал уточняющий вопрос. Иногда секретарь просил подробнее остановиться на какой-то кажущейся незначительной детали, иногда спорил по поводу перевода. Если то или иное уточнение или разъяснение вступало в противоречие с уже записанным, отец Донати цитировал весь абзац, наглядно демонстрируя основательность своих претензий. Когда Габриель перешел к рассказу о Питере Мэлоуне и впервые произнес слова «Крус Вера», священник бросил заговорщический взгляд на понтифика, который, впрочем, намеренно его проигнорировал.

Сам же святой отец не проронил ни слова. Порой он просто смотрел на переплетенные на колене пальцы, порой закрывал глаза, словно предаваясь молчаливой молитве. Из раздумий его выводили лишь упоминания о смерти. Каждый раз, когда Габриель говорил об убийстве – Бенджамина Штерна, Питера Мэлоуна, Алессио Росси и четырех карабинеров, оперативника «Крус Вера» на юге Франции, – папа крестился и шептал слова молитвы. Он не смотрел ни на Габриеля, ни на отца Донати. Его внимание привлекал только Шамрон. Похоже, понтифик нашел в нем нечто родственное. Возможно, дело было в возрастной близости, или первосвященник видел нечто обнадеживающее в глубоких морщинах, бороздивших старческое лицо израильтянина. Так или иначе, но через каждые несколько минут эти двое поднимали глаза и смотрели друг на друга, разделенные кофейным столиком, словно воплощавшим в эти моменты пролегшую между ними бездну тысячелетий.

Габриель передал отцу Донати письмо сестры Регины Каркасси, и секретарь прочел его вслух. Пока он читал, лицо папы оставалось скорбным, а глаза закрытыми. Со стороны казалось, что его мучит некая старая боль, боль давно зажившей, но теперь открывшейся вновь раны. Лишь в том месте письма, где речь шла о спавшем на коленях сестры Регины мальчике, папа поднял веки и снова посмотрел на Шамрона, после чего опять погрузился в состояние человека, испытывающего сильнейшие душевные и физические страдания.

Закончив читать, отец Донати вернул письмо Габриелю, который перешел к рассказу о своем возвращении в Мюнхен, повторном обыске квартиры Бенджамина Штерна и о документе, переданном Бенджамином на хранение старой домоправительнице, фрау Ратцингер.

– Документ на немецком. Хотите, чтобы я перевел его для вас, ваше святейшество?

За папу ответил отец Донати:

– Мы оба бегло говорим по-немецки. Пожалуйста, прочтите его на языке оригинала.

Докладная записка Мартина Лютера Адольфу Эйхману подействовала на папу самым негативным образом. В какой-то момент он даже взял отца Донати за руку, словно ища в нем поддержки. Когда Габриель закончил, святой отец склонил голову и сложил руки под нагрудным крестом. Затем, открыв глаза, он посмотрел на Шамрона.

– Примечательный документ, не так ли, ваше святейшество? – спросил Шамрон по-немецки.

– Боюсь, здесь более уместно другое слово, – ответил папа на том же языке. – Постыдный, вот что в первую очередь приходит на ум.

– Но точен ли он? Соответствует ли тому, что происходило в монастыре в 1943 году?

Габриель посмотрел на Шамрона, потом перевел взгляд на папу. Отец Донати открыл было рот, собираясь возразить, но святой отец остановил его движением руки.

– Документ точен во всем, за исключением одной детали, – сказал Павел VII. – Я вовсе не спал на руках сестры Регины. Боюсь, я просто забыл слова молитвы.

А потом он рассказал им о мальчике – мальчике из бедной деревни, затерявшейся в горах на севере Италии. Мальчике, оставшемся сиротой в возрасте девяти лет. Мальчике, у которого не было родственников и которому не к кому было обратиться за поддержкой. Этот мальчик пришел в монастырь у озера и стал работать на кухне. Там он подружился с женщиной, которую звали сестра Регина Каркасси. Монахиня стала ему матерью и наставницей. Она научила его читать и писать. Она научила его ценить музыку и искусство. Она научила его любить Бога и говорить по-немецки. Женщина звала его Чичотто – круглолицый.

После войны, когда сестра Регина ушла из монастыря, мальчик тоже ушел оттуда. Их вера была подорвана. Он перебрался в Милан, где жил на улице, добывая средства к существованию мелким воровством. Его не раз арестовывали и жестоко избивали. Однажды банда уголовников избила его до полусмерти и бросила умирать на ступеньках приходской церкви. Священник, обнаруживший мальчика утром, отвез его в больницу. Он навещал парнишку каждый день и оплачивал счета. Постепенно священник узнал, что жалкий уличный бродяжка жил когда-то в монастыре, что он умеет читать и писать и неплохо разбирается в Библии. Священник убедил своего подопечного поступить в семинарию, чтобы спастись от бедности и уберечься от тюрьмы. Мальчик согласился, и с тех пор его жизнь изменилась.