Ночь длиною в жизнь - Тана Френч Страница 63

Что-то покалывало мой загривок, словно кто-то выдергивал волоски один за другим. Я всерьез отношусь к этому ощущению; случалось и так, что не обрати я на него внимания — быть мне покойником. Что-то я пропустил; что-то видел или слышал — и не заметил.

В отделе спецопераций мы не пишем на видео лучшие моменты, как ребята из убойного, поэтому у нас очень хорошая память. Я поудобнее устроился на парапете, закурил и начал заново прокручивать каждую мелочь, которую узнал за последние несколько дней.

Всплыло вот что: я так и не выяснил, каким образом чемоданчик оказался в каминной трубе. Если верить Норе, он попал туда между днем четверга, когда она позаимствовала у Рози плейер, и вечером субботы. Однако, по словам Мэнди, у Рози в эти два дня не было ключей, что практически исключало возможность тайком вынести чемоданчик — слишком много неудобных садовых стен отделяли ее от номера шестнадцатого, — а Мэтт Дейли следил орлиным взором. Значит, и днем, и ночью вытащить что-то объемное было сложно. А еще, по словам Норы, по четвергам и пятницам Рози ходила на работу и с работы с Имельдой Тирни.

Вечером в пятницу Нора уходила с подружками в кино; спальня оставалась в распоряжении Рози и Имельды: хочешь — собирай вещи, хочешь — строй планы. На Имельду никто не обращал внимания, она могла бы запросто выйти из квартиры и вынести все, что заблагорассудится.

Теперь Имельда жила на Холлоус-лейн, подальше от Фейтфул-плейс, так что в периметр Снайпера не попадала. Что-то во взгляде Мэнди подсказывало мне: вполне возможно, что Имельда в разгар рабочего дня окажется дома. Отношения с соседями у нее сложные, так что она согласится приветить блудного сына, оказавшегося на распутье. Я допил остатки холодного кофе и направился к машине.

Мой приятель в электрокомпании нашел счет на имя Имельды Тирни с адресом: Холлоус-лейн, дом 10, квартира 3. Здание смахивало на ночлежку: на крыше оторванные шиферные плиты, краска на двери осыпается струпьями, за чумазыми окнами провисли тюлевые занавески. Соседи наверняка молятся, чтобы землевладелец продал дом уважаемому яппи или хотя бы спалил дотла ради страховки.

Я угадал: Имельда была дома.

— Боже мой, Фрэнсис! — воскликнула она, открыв дверь квартиры. В голосе слышались сразу удивление, облегчение и ужас.

Двадцать два года не пошли на пользу Имельде. Она никогда не считалась сногсшибательной, но высокий рост, отличные ножки и классная походка были при ней; всего этого могло хватить надолго. Таких, какой она стала теперь, ребята из отдела называют «спаскрик»: тело из «Спасателей», рожа из «Криминальных хроник». Фигуру она сохранила, но под глазами набухли мешки, а морщины на лице напоминали шрамы от ножа. Белый спортивный костюм усеивали кофейные пятна, а корни осветленных волос отросли дюйма на три. При виде меня Имельда кокетливо поправила прическу, словно этого было достаточно, чтобы мы снова превратились в беззаботных подростков, упивающихся субботним вечером. От этого жеста защемило сердце.

— Приветики, Мельда! — Я одарил ее своей лучшей улыбкой, напоминая о былой крепкой дружбе. Имельда мне всегда нравилась. Разумная, неугомонная девчонка, едкая и нервная — и неудивительно: постоянного отца сменила череда временных, зачастую женатых — и не на матери Имельды; в те времена это имело значение. В детстве Имельде постоянно приходилось заступаться за мать. Большинство из нас, так или иначе, жили в стеклянных домах, но безработный алкоголик в качестве отца считался куда меньшим злом, чем мать-потаскуха.

— Я слышала про Кевина, упокой Господи. Горе-то какое, Фрэнсис!

— Упокой Господи, — согласился я. — Вот, подумал, раз уж оказался в этих местах, навещу старых друзей.

Я замер на пороге. Имельда бросила беспокойный взгляд через плечо, но я не пошевелился, и деваться ей было некуда.

— У меня не прибрано… — предупредила она.

— Думаешь, меня это волнует? Посмотрела бы на мою берлогу. Я так рад тебя увидеть! — произнес я, скользнув в дверь.

Квартира не выглядела как загаженный хлев, но я понял, на что Имельда намекала. У Мэнди мне хватило одного взгляда, чтобы понять: вот довольная женщина; ее жизнь хоть и не вечный праздник, но такая, какая ей нравится. С Имельдой все иначе. Гостиная казалась даже меньше, чем была на самом деле, потому что повсюду валялось барахло: на полу у дивана — грязные пластиковые стаканы и картонки от китайской еды навынос, на батареях какие-то женские причиндалы разных размеров, запылившиеся стопки коробок от пиратских дисков по углам. Отопление работало на полную мощность, а окна давно не открывались; в воздухе стоял густой запах сигарет, еды и женщин. Все, кроме телика-переростка, следовало бы заменить.

— Замечательная квартирка, — сказал я.

— Дерьмо, — отрезала Имельда.

— Я рос в худшей.

— И что? — Имельда пожала плечами. — Эта все равно дерьмовая. Чаю хочешь?

— С удовольствием. Как поживаешь?

— Сам погляди, — бросила она, уходя на кухню. — Садись там.

Я нашел на диване непродавленный участок и уселся.

— Я слышал, у тебя дочки?

Имельда замерла с чайником в руках.

— А я слышала, ты теперь в полиции.

Я уже привык к беспричинным приступам гнева, накатывающим, когда мне сообщают, что я превратился в легавого; они бывают даже полезны.

— Имельда! — обиженно воскликнул я. — Ты серьезно? Ты решила, я пришел насчет твоих девчонок?

— Мало ли… — неопределенно заявила Имельда. — Они ни в чем не виноваты.

— Я не знаю даже, как их зовут. Я спросил без всякой задней мысли. Да вырасти ты хоть целый клан Сопрано! Надо же, я просто заглянул по старой памяти, приветики и все такое… А ты меня гнобишь, мол, я не тем на жизнь зарабатываю. Так бы сразу и сказала, я б свалил. Честно.

Губы Имельды неохотно дернулись, и она включила чайник.

— Фрэнсис, а ты все такой же, вспыльчивый, как порох! Трое у меня: Изабель, Шанья и Женевьева. Все три — кошмарный ужас, подростки… А у тебя? — Что характерно, ни слова про отца — или отцов.

— Девочка, — ответил я. — Девять лет.

— Ой, у тебя все еще впереди, спаси тебя Господь. Знаешь присказку: сыновья рушат дом, а дочки рушат голову? Чистая правда, скажу я тебе.

Имельда положила чайные пакетики в кружки. Глядя, как она двигается, я почувствовал себя старым.

— Ты все еще шьешь?

— Господи, да когда это было! — насмешливо фыркнула она. — Я ушла с фабрики двадцать лет назад. Сейчас перебиваюсь по мелочам. В основном уборкой подрабатываю.

Имельда искоса взглянула на меня — в боевой готовности, если я вдруг припас комментарии.

— Иммигрантки из Восточной Европы берут дешевле, но кое-где еще требуют, чтобы английский знали. Я в этом смысле подхожу.

Чайник закипел.

— Про Рози, наверное, слышала? — спросил я.