Долина костей - Майкл Грубер Страница 62

Очнувшись, я обнаружила себя в маленькой комнате, на старомодной высокой кровати из дерева: желтоватый свет падал в помещение через окно. Голова болела настолько, что меня тошнило, и всякий раз, когда я ее поворачивала, вокруг вспыхивали разноцветные огни. Когда глаза привыкли к сумраку, я увидела, что в комнате находится женщина, маленькая, хрупкая, с покрывавшим волосы белым убором на голове, который заставил меня вспомнить о сестре из Майами. Я спросила ее, не монахиня ли она, но женщина не ответила, я спросила, где Орни, но она продолжала молчать и лишь странно улыбалась, глядя на меня, У нее был длинный нос и необычной формы, похожие на листья ивы, глаза. Я попросила дать мне аспирина или кодеина и воды, но она лишь присела на кровать и взяла мою руку. Это я помню, но потом, должно быть, отключилась, а когда пришла в себя, женщины не было: она исчезла, как исчезла и моя боль.

Я почувствовала себя достаточно окрепшей, чтобы подняться с постели и выйти из комнаты. На некоторое время замерла в узком коридоре, стараясь проникнуться местной атмосферой. Что-то здесь напоминало бабушкин дом: запах пыли, старой краски и кухни, все то, что ощущаешь в деревянном доме, когда вокруг стоит тишина, лишь поскрипывает дерево, посвистывает снаружи ветерок да свиристят сверчки. Я словно перенеслась в Вэйленд, если не считать прохлады ночи, какого-то сернистого запаха и отдаленного шума мотора. Потом я нашла ванную, умылась, попыталась, насколько это было возможно, учитывая спутавшиеся волосы, ссадины и размазанную косметику, привести себя в порядок и, ориентируясь на свет, направилась в переднюю комнату.

Орни читал, лежа на потрескавшемся коричневом кожаном диванчике. Я как сейчас вижу макушку его желтоволосой головы, страницы книги и ноги в серых носках, заброшенные на подлокотник: наблюдать за ним было так приятно, что я не проронила ни слова, лишь осмотрелась по сторонам. Один угол комнаты занимала внушительных размеров квадратная плита, выложенная кафелем. Кроме того, там имелись большой поцарапанный стол, несколько стульев, коврик на полу, камин с полкой и старое кресло-качалка, покрытое стеганым одеялом. Все остальное пространство комнаты занимали стеллажи, наверное, с тысячами книг, они закрывали все стены от пола до потолка, не считая тех мест, где проглядывали окна. И во всем царил идеальный порядок, никакого хлама, полы подметены и протерты, а книги не засунуты беспорядочно, как у бабушки, а расставлены по местам, словно в библиотеке.

Я сделала шаг, половица заскрипела, и Орни с быстротой кобры вскочил на ноги. Книга вылетела у него из рук, сменившись чем-то другим. Потом он узнал меня, выругался, сделал пару глубоких вздохов и, убрав в карман маленький пистолет, сказал, что ему непривычно, когда в доме ночью находятся посторонние. Это обрадовало меня, поскольку позволяло предположить, что постоянной подруги у него нет. На его вопрос, как я себя чувствую, я ответила «хорошо» и поинтересовалась, кто та женщина, что ухаживала за мной. Он посмотрел на меня удивленно и сказал, что никакой женщины в доме нет, а ухаживал за мной он сам, никто больше. И мы сошлись на том, что мне, должно быть, все приснилось. Орни объяснил, что я провалялась без сознания сутки и он уже подумывал, не отвезти ли меня в общинную больницу в Брэдливилле.

В этот момент в животе у меня бесцеремонно заурчало, что прозвучало в тишине комнаты особенно громко, я смутилась, потом мы рассмеялись, и он сказал, что сейчас меня накормит. У него нашелся большой котелок с тушеной олениной: там, в Бейлис Ноб, вообще ели много оленины, потому что в принадлежавшем штату лесу бродило множество оленей, в усадьбе было полно ружей, а вот почтением к охотничьим законам, о чем я узнала потом, и не пахло. Орни разогрел мне мясо и, откинувшись на стуле и потягивая из стакана темное пиво, смотрел, как я с жадностью его поедала. Я тоже попила домашнего пива, солодового, с хлебным вкусом. Меня заинтересовало, что за мотор там беспрерывно стучит, и он ответил, что это генератор: электричество сюда не проведено.

Первый важный вопрос, который вертелся тогда у меня в голове (точнее, второй, первый был о том, когда мы с ним уляжемся в постель), касался того, почему он вообще отправился меня искать? Правда, у меня не находилось слов, чтобы об этом спросить, и тогда он, словно прочтя мои мысли, сам на него ответил. Он присматривал молодую женщину, обучаемую (это не прозвучало, но подразумевалось), сообразительную, способную, и ему показалось, что я как раз такая. Вообще-то, ему давно пора обзавестись семьей, но он слишком занят своим Делом. Я пишу это слово с большой буквы, потому что, когда Орни произнес его, оно прозвучало именно так. Кое-что об этом деле я уже слышала, он касался этого вопроса в беседах, которые мы вели у Хантера, но только упоминал, сейчас же взялся втолковывать мне все основательно. Я слушала, ела и кивала головой.

По его словам, ждать краха цивилизации оставалось совсем недолго. Ублюдки своими деньгами, манипуляциями и оболваниванием населения поставили мир на край пропасти, и очень скоро он туда рухнет: разразится ядерная война, а за ней последуют хаос и анархия, подобные тем, что царят нынче в некоторых африканских странах. Мы тут, в Америке, сдуру вообразили, будто обладаем каким-то иммунитетом, но это не так, и нам необходимо подготовиться к встрече с будущим. Когда падут лежащие в основе современного общества системы управления, миллиарды невежественных людей, привыкших иметь дело с символами, принимая их за действительность, как будто еда растет в супермаркетах, источником воды является водопроводный кран, а отходы куда-то исчезают сами собой, окажутся беспомощными. Они обречены, а единственными, кто выживет, будут постигшие Истину люди, не являющиеся моральными трусами, хныкающими по умершему богу, и именно они, после того как очищающий поток унесет прочь слабаков и неудачников, образуют новую расу. Ее прародителями станут те, кого ублюдки презирали, считая белым отребьем.

Почему именно они? Да потому что они носители лучшей в мире крови. Потомки викингов, кельтских воителей и тевтонов, прибывших сюда ни с чем и создавших единственное приличное общество, когда-либо существовавшее в мире вообще и в Америке в частности. Цивилизацию гордых йоменов, независимых фермеров, свободную и от социального мусора Европы и Африки, и от азиатских орд. Цивилизацию, процветавшую, пока ублюдки и их приспешники не явились в Аппалачи и не уничтожили все разумное и доброе своим отравляющим души товарным капитализмом и разрушающими саму землю шахтами, скважинами и приисками. В своей неизмеримой алчности они пожирают почву, сгрызают горы, превращая все сущее на планете в деньги; так пусть же они посмотрят, помогут ли им их долбаные бумажки, когда придет Судный день. Пусть они жрут свои деньги и давятся ими! Он хотел, чтобы я оценила и одобрила изощренную часть этого плана: торжество бедноты будет оплачено теми самыми деньгами ублюдков, вырученными за наркотики, без которых этим подонкам не обойтись, потому что их жалкое корыстолюбие и их мертвый бог не могут предложить ничего, способного придать жизни смысл. Ни приличной еды, ни чистого воздуха или воды, ни прогрессивных идей, поскольку головы забиты телевизионным дерьмом, сварганенным жидовскими продюсерами, ни здорового секса, поскольку их мужество истощено тусклой, беспросветной жизнью. Они вынуждены зарабатывать все те же чертовы деньги, без которых, как они воображают, никакой жизни нет, потому что только на эти деньги можно купить ту дрянь, насчет которой жиды и гомики внушили им, что без нее не обойтись… и так далее в том же роде.